Дети богов
Шрифт:
Прошли годы. Гремела слава Ингви, не знали чудовища спасения от его меча. Все боготворили героя, и лишь прекрасная Бьорг в Облачных Чертогах не знала покоя. И однажды, решившись, покинула она дом своего отца, и спустилась вниз. Найдя возлюбленного, она так сказала ему: «Возлюбленный Ингви, годы мои уходят. Хоть и вечно молоды живущие в Облачных Чертогах, а в косах моих уже заблестела седина. Хоть и вечно юны, а ясные глаза мои замутились от слез. Ингви Лорд, как бы ни был ты велик и славен, но не победить тебе всех чудищ мрака, потому что много их, а ты один. Прошу тебя, вернись домой и выполни свое обещание, стань моим мужем». Слезы выступили на глазах воителя от скорбной мольбы девы, и совсем уж собрался он обнять ее
Прошли еще долгие годы. Очистил Ингви Лорд землю от чудищ, очистил Срединный Мир и все подземные миры, и тогда последние чудовища взмолились о пощаде. Поклялись они тихо таиться в своих кавернах и никогда не грозить больше богам или смертным. Жалкими были мольбы их, протягивали великанши и женщины горных троллей к воителю своих младенцев и молили: «Не ради нас, но ради малых детей наших просим пощады». Дрогнуло сердце Ингви, и собрался он пощадить последних из рода великанов и горных троллей. И тут заговорил его Демон-Меч: «Коварство задумали горные тролли и великаны. Погляди на детей их, мой господин – когда вырастут эти дети, возжаждают они плоти человеческой, вылезут из смрадных своих пещер, чтобы вновь сеять смерть. Если пожалеешь ты их, пропадут втуне все твои усилия, и снова заселят землю чудовища. Отдай мне свою жалость, господин, она тебе ни к чему. Отдай свою жалость мне». И герой послушался меча, и отдал ему свою жалость, и истребил последних из рода чудовищ.
Свободно вздохнули освобожденные народы и провозгласили победителя чудищ своим властелином. Принял он корону. День и ночь гремели пиры в его дворце, день и ночь раздавал он приближенным богатые подарки и улыбался слугам. Не было горя в его царстве, и любой мог рассчитывать на царскую милость. И однажды услышал Ингви Лорд голос меча: «Слишком милостиво обходишься ты, мой лорд, с подданными, которые обманывают тебя и грабят. Слишком много смеешься на дворцовых праздниках, вот и считает народ тебя простаком, не заслуживающим уважения. Отдай мне свой смех, господин, отдай мне свою улыбку, не к лицу они властелину». И послушался Ингви Меча-Демона, отдал царь свой смех и свою улыбку, и мрачно сделалось в его стране, протянувшейся от моря и до моря. Не было там больше ни шумных пиров, ни веселых праздников. Никого больше царь не одарял богатыми подарками, а, напротив, обложил народ суровой податью. Бледны и печальны стали лица людей.
Годы шли, и в волосах Ингви Лорда заметна стала седина – однако все еще крепка была рука его на рукояти Меча-Демона, и не слышно было о чудовищах, что осмелились бы тревожить покой его царства. Но однажды с отдаленной границы прибыл купеческий караван. Бледны были погонщики верблюдов, страхом перекошены лица охраны. Караванщик поспешил в царский дворец и поведал, что, идя через горы, вышел караван его на некий перевал. Дорога проходила через узкое ущелье – то самое, где некогда погиб побратим Агни – и не было через те вершины другой дороги. По рассказу караванщика, сплел в ущелье свою сеть огромный Паук, протянул ее от края до края, и согласился пропустить караван лишь после того, как заплатили ему страшную пошлину. Двенадцать человек пожрал Паук и сказал,
«Меч-Демон, – взмолился Ингви, – помоги мне победить Паука, ведь раньше ты не ведал поражения»
И ответил Меч-Демон: «Помог бы я тебе, но породило этого Паука твое собственное предательство. Не Паук это, а побратим твой Агни, и хочет он отмщения. Не смогу я победить его, если не отдашь ты мне того, что у тебя осталось»
«Демон-Меч, – сказал Ингви, задыхающийся в паучьей сетке, – все отдал я тебе, что имел, ничего у меня не осталось»
– «Неправда, господин мой. Отдай мне свою душу, отдай мне душу свою, и тогда мы сможем победить Паука»
И отдал Ингви Лорд душу свою Мечу-Демону, и победили они в схватке…
Тут пацан окончательно сорвал голос, заперхал и потянулся к раковине. Когда он напился, я мрачно спросил:
– Ну и чем же закончилась эта поучительная история?
– Одни говорят, – хрипло ответил Драупнир, – что после того, как Ингви Лорд отдал душу мечу, он стал первым Нифлингом. А другие говорят, что не только Нифлингом, но еще и оброс жесткой паучьей щетиной. Меч он оставил в центре сетки, чтобы приманивать его блеском героев, а сам затаился во мраке у подножия скал в ожиданье добычи…
– М-да, – протянул я. – Что-то мне эти байки из мира солнечной квадриги не очень нравятся. У них ничего повеселее нет?
– Почему же, – неожиданно хихикнул пацан, – есть. Например, «Сказание о том, как лорд Хумли хотел срубить Мировой Ясень, и что из этого вышло».
Я чуть не подавился собственным языком.
– Это – смешная история?
– Очень смешная.
– Ладно. Завтра расскажешь. Пора нам на боковую, а то прошлая ночка была веселая.
Он завозился внизу, устраиваясь поудобней на жестком ложе. Уже засыпая, я услышал:
– Спасибо вам за ваксу…
Однако посмеяться над тем, как лорд Хумли рубил Мировой Ясень, мне так и не удалось. Когда я притащился из мастерской, у нашей камеры было многолюдно. А конкретно, кучковалось там два или три Цербера и еще пара морд из тюремного начальства. Один из Церберов что-то волочил по полу, уцепив длинным железным крюком. Так здесь транспортировали покойников. Зека в соседних камерах возбужденно гомонили. Любое событие – хоть мордобой, хоть смерть – вносило разнообразие в их суровые будни.
Подойдя поближе, я остановился. Крюкатый цербер вытаскивал из камеры тело Драупнира. Круглые глаза пацана выпучились еще больше, лицо посинело, а на горле виднелась удавка. Петля. Сделанная из двух связанных лямок комбинезона…
– Удавился, – шепнули за спиной.
Но пацан не удавился. Из окровавленного его и разбитого рта торчала жестянка ваксы.
В дальнем конце коридора брякнула дверь, и появилась еще парочка Церберов. Они волокли отбивающегося Жука. Увидев меня, барыга дернулся и заорал:
– Это он! Это он, сука-падла! Он ваксу требовал, душегубец!
Я развернулся и, ни слова не говоря, вцепился ближайшему Церберу в глотку.
И тут меня звезданули чем-то тяжелым по затылку.
Очнулся я в темноте. Не в привычной уже темноте камеры, где ночи не бывает никогда из-за круглосуточно горящих в коридоре ламп. Я ощупал себя. Одежды на мне не было. Пощупал вокруг. Четыре стены, четыре квадратных метра пространства. Карцер, сообразил я. Что ж, пора мне познакомиться и с карцером…