Дети большого дома
Шрифт:
— Большое тебе спасибо, Хачикян! — улыбнулся Ираклий.
— Наступила весна, и уж не повернуть ее обратно, — сказал Аргам, глядя на капающую с ветвей воду.
Внезапно небо наполнилось грозным гулом. Разведчики взглянули наверх. Построившись журавлиным косяком, стремительно приближалась девятка «Юнкерсов».
— Вот вам и весенние пташки! — съязвил Игорь.
Самолеты неслись прямо к рощице. Неужели фашисты собираются бомбить маленькую горстку разведчиков и специально для этого послали целое звено? Разведчики плотнее прижались к стенкам окопа.
— Следить
Девятка долетела. Вот-вот спикируют и сбросят бомбы, содрогнется земля, рухнут на людей вырванные с корнем деревья. Но нет, пронеслись мимо, направляются в тыл. Еще не стих угрожающий гул улетевших самолетов, когда в воздухе показалась вторая девятка, а вслед за ней — третья.
— Куда эти стервятники летят? — прошептал Ивчук и, поднявшись на ноги, дрогнувшим голосом крикнул: — Город бомбят!
Побледневшие разведчики обменивались лишь отрывистыми словами. Над городом поднялся густой дым. Бойцы смотрели долго, удрученно. Рушилась и горела Вовча…
Взор Аргама упал на лицо пленного, тот улыбался. Перехватив взгляд советского разведчика, обер-лейтенант злорадно проговорил:
— А немецкая техника вот какая!
Это было ответом на слова Аргама: «Таковы советские разведчики!»
Отвратительным было злобно-торжествующее лицо врага.
— Бомбить мирное население подло! Это бешенство вызвано тем, что вы чувствуете моральное превосходство советского народа!
Улыбка офицера погасла. Устрашенный выражением лица советского разведчика, гитлеровец смущенно пробормотал:
— Война…
— И вы получите такую войну! — ответил Аргам, довольный тем, что фашист явно струхнул.
Долго все молча прислушивались к непрекращавшемуся грохоту.
Клубы дыма сгущались над Вовчей. Фашистские «Юнкерсы» возвращались. В одной девятке недоставало двух самолетов, в другой — одного.
— Мало! — возмущенно отметил Ивчук. — Из двадцати семи подбили всего три, мало!
Заметив, что стоявший в окопе обер-лейтенант радостно наблюдает за «Юнкерсами», Ивчук неожиданно закричал на него, выругал и приказал лечь на дно окопа.
— Не волнуйся, Ивчук, не надо! — сказал Игорь.
В дыму и под пеплом был город, но что там произошло — не могло нарисовать себе даже воображение видавшего виды солдата.
Ослепительно искрились и сверкали покрытые снегом поля. Трещал лед на Северном Донце. День был таким улыбчивым и ясным, словно под этим солнцем и не произошло никакого преступления.
Разведчики вынуждены были просидеть в роще весь день, до наступления темноты.
Таяли свисавшие с кончиков веток ледяные сосульки. Звучно падали на снег капли, переливаясь всеми цветами радуги.
В тот самый час, когда разведчики попали под обстрел в долине Северного Донца, проснулась Вера Тарасовна. Лежа с открытыми глазами, она думала об испытаниях, выпавших на их долю, о своем старшем сыне, который был так близко от нее и которого она видела так редко.
Шура
Она подошла к постели Миши. Смежив прозрачные, нежные веки, мальчик улыбался во сне. Мать нагнулась и осторожно поцеловала сына. «Любимый, родненький»… Краем одеяла она прикрыла ему грудь, затем подошла к кровати девушек, постояла у изголовья: они спали обнявшись, словно родные сестры. Обе красивые, а какие разные! Черные кудри одной и русые косы другой перемешались на общей подушке, обнажились нежные юные плечи, на лицах — улыбка сияющей молодости.
Вера Тарасовна любовалась девушками, избегая неосторожных движений, боясь нечаянно разбудить их.
Глядя на них, Вера Тарасовна вспомнила свою юность, когда она ежедневно получала любовные письма и, рассердившись, не отвечала на них, а потом грустила, когда их не бывало. Вспомнила свою молодость, годы гражданской войны, когда она вышла замуж и проводила мужа на борьбу с разбойничьими бандами Махно и Маруси-атаманши. Вера Тарасовна тихонько отошла от кровати, взяла том «Войны и мира» и отыскала страницу, на которой остановилась вчера, — ту, где Наташа Ростова входит к раненому Андрею Болконскому. Но читать не смогла. Вдруг от орудийной стрельбы задрожали оконные стекла. «Что это, начинается большое сражение?» — с испугом подумала Вера Тарасовна, закрывая книгу и опуская ее на колени. Она не знала и не могла знать, что ее Коля лежит под этим огнем, что это на него и на его товарищей обрушили враги свои мины и снаряды…
Громовые раскаты боев часто доносились до жителей города. Все привыкли к этому, как будто привыкла и Вера Тарасовна. Не тревога каждый раз с той же силой заставляла ее напрягать слух, каждый раз одинаково тревожно трепетало в груди сердце.
Девушки все еще спокойно спали, но Миша стал ворочаться в постели и позвал мать:
— Ма-ма, ма-ма!
Вера Тарасовна подошла к мальчику, окликнула и девушек.
— Идет бой! — воскликнула Седа.
Вера Тарасовна подняла мальчугана, стала его одевать.
— Мама, а где дядя Минас? — приставал к матери Миша.
— Не пришел еще дядя Минас.
— А почему не пришел?
— Дела у него, наверно, вот и не пришел.
— А что за дела у него?
— Ну, хватит! — рассердилась мать. — Теперь будет без конца задавать вопросы!
— Дядя Минас мне сахар обещал!
Минас Меликян стал близким человеком в этой семье. Вера Тарасовна с уважением относилась к простодушному пожилому армянину. По вечерам девушки писали письма, читали, а хозяйка дома и Меликян, сидя за столом, вели нескончаемые беседы. Вера Тарасовна интересовалась нравами и обычаями армян. Расспрашивала, какими бывают армянские свадьбы, какие поют песни, какие готовят кушанья, как одеваются женщины. И Меликян рассказывал ей обо всем с мельчайшими подробностями, с наивным патриотизмом расхваливая обычаи своего народа.