Дети большого дома
Шрифт:
— Миша!!
Словно в страшном сне, увидела Вера Тарасовна, как кинулась к крыльцу Седа, как добежала она до разрушенных ступенек, как посыпались на нее сверху обломки, как девушка, хватаясь за доски, вскарабкалась на крыльцо. Подбежав к Мише, она приподняла его. Вера Тарасовна увидела разгоревшееся лицо Седы, ее широко раскрытые глаза. В это мгновение рухнуло сверху горящее бревно, скрыв в дыму и девушку и мальчика.
Сквозь дым мелькнула фигурка Шуры. Вера Тарасовна увидела ее спину, рассыпавшиеся по плечам волосы.
После этого ничего больше уже не видела и не помнила Вера Тарасовна.
Раненая, без сознания лежала она во дворе своего дома на тающем от пламени пожара снегу.
L
Меликян возвращался из батальона. Он уже подходил к городу, когда три девятки «Юнкерсов» на бреющем полете пронеслись над его головой.
«Должно быть, направляются в тыл, бомбить железнодорожные узлы, или узнали о прибывающих на фронт эшелонах», — подумал он.
Застыв на месте, Меликян наблюдал за вражескими самолетами, желая проследить взятое ими направление. Долетев до Вовчи, они рассеялись в разные стороны и спикировали на дома и улицы города. Началась бомбежка, подобную которой не довелось еще видеть ему со дня прибытия на фронт.
Открыли стрельбу зенитные пулеметы. Над городом поднимались столбы дыма, смешиваясь с пылью, превращаясь в темный полог.
Скрежеща зубами от сознания беспомощности, Меликян наблюдал за бомбежкой. Он увидел, как воспламенился один из самолетов, как он рухнул на землю у березовой рощи и- как вскинулся над ним столб желтоватого дыма.
— Браво! — вырвалось у Меликяна.
Чем провинился мирный городок, в котором нет ни военных заводов, ни военных складов, ни укреплений? Какое зло причинили фашистам жители Вовчи? «Эх, Гитлер, Гитлер, настанет день — и посыплется тебе на голову огонь! Есть еще на свете справедливость!..» — ругался Меликян.
Подожженные, упали на западной окраине еще два самолета, но остальные все еще кружили над городом и сбрасывали бомбы.
Трудно было сказать, сколько времени длилось все это. Фашистские самолеты улетели обратно за Донец так же неожиданно, как неожиданно они появились над Вовчей.
Меликян почти бежал к городу, взволнованный и разъяренный.
Вот и первые разрушенные и горящие дома. Женщины и дета молча, без слез разгребали руины. Спустя несколько минут Меликян был уже целиком поглощен работой.
— Что ты, ослеп, что ли, не видишь? Берись за этот конец бревна! — кричал он одному. — Говорю вам, идите сюда! Чего вы мечетесь? — приказывал он другому. — Копай, копай землю вот тут, отбрось кирпичи!.. Держите, поднимем…
Через полчаса из-под обломков показались ноги в стоптанных сапогах, неподвижные, одеревенелые. Вскрикнула какая-то женщина, за ней другая.
— Без криков
Из-под бревен и кирпичей вытащили старика со спутанными седыми волосами и длинной белой бородой.
Какая-то старуха молча подсела к мертвому. Застывшим взором она смотрела на его лицо. Это была его жена, прожившая с ним пятьдесят лет. Больной старик не смог выбраться из дому.
— Узнают сыновья и внуки — не простят! Узнают! — сказала другая женщина, высокая и широкоплечая.
— А где сыновья? — спросил Меликян.
— Где им быть? В Красной Армии, известно! Девять человек сыновей и внуков у Андрея Никаноровича. Не простят они гитлеровцам…
— Не простят, — подтвердил Меликян.
Еще раз взглянув на старика, на его морщинистое лицо, на пышную белую бороду, машинально повторил:
— Не простят!
Продолжая свой путь, Меликян добрался до центра города. Тут и там дымились дома, у их развалин стояли растерянные хозяева. Убитых, вопреки его предположениям, оказалось немного. Разрушенный дом можно заново отстроить; умершего человека уже не оживить…
«Было ли когда-либо на свете подобное варварство?» — с горечью думал Меликян.
Много приходилось ему слышать историй о Чингиз-хане, Тамерлане, Шах-Аббасе и шахе-скопце Ага-Моххамеде, султане Гамиде и злодее Энвер-паше. Многое довелось ему видеть и собственными глазами, но… «подобного не было и не будет!» — приходил он к выводу и снова начинал ругаться: «Эх, Гитлер, Гитлер, столько бомб тебе посыплется на голову, что гнусное имя свое забудешь! И могилу твоего отца разроют бомбы, отца, который такого изверга на свет породил!..»
Он шел по разрушенным улицам и не узнавал домов. От фотоателье, куда приходили все фотографироваться, уцелела одна лишь стена и около нее декорация с изображенными на ней высокими деревьями и низвергающимся со скалы водопадом. Тротуары были засыпаны землей и кирпичами, чадили обломки досок.
Но вот и улица, где стоял дом Ивчуков. Меликян застыл на месте: дом был разрушен до основания. Торчали только обуглившиеся кирпичи печной трубы. Вход в подвал завалило обломками, и вся эта груда развалин дымила. На сухих ветках дерева висели спицы от детской кроватки, обрывки одеяла; их швырнуло туда взрывной волной.
Минас сделал еще несколько неверных шагов. Вот следы крови на снегу. Значит, обитатели выбежали из дому и были убиты здесь?
Словно оцепенев, стоял Меликян, не в силах сдвинуться с места.
— Дядя Минас, а дядя Минас! — окликнул его чей-то голос.
Это был какой-то незнакомый паренек. Минас глядел на него и не мог вспомнить, где и когда он видел этого мальчика.
— У нас они, дяденька Минас!
— Кто ты? — не поняв мальчика, переспросил Меликян.
— Да Васька я, соседский. Не помните?