Дети немилости
Шрифт:
Таянец медленно вдохнул и выдохнул пресный воздух. Предвидение существовало и здесь. Картины будущего размывала белесая муть, они приходили не такими определёнными, как в привычном мире, но это не могло поколебать самообладание горца.
Итаяс сосредоточился, различая сквозь туман детали видения. Скоро таянец усмехнулся с долей брезгливости.
— Покажись! — приказал он.
Несколько мгновений ничего не происходило. Потом туман сгустился, явив взгляду размытое подобие человека. Смутная фигура медленно обретала плоть.
— Ты Итаяс-с-с… — донёсся шёпот тысячи голосов.
Названный глянул поверх
— Я знаю, — с ухмылкой сказал горец. — А известно ли тебе, кто ты сам?
— Извес-с-стно… тебе тоже известно.
Туманный силуэт превратился, наконец, в человека из плоти. «В призраке весу было побольше», — насмешливо подумал таянец. Собеседник едва ли был намного младше его, но казался подростком — не из-за хрупкости своей, хотя богатырём и впрямь не был, а из-за выражения лица. Такие глаза — тёмные, круглые, немного навыкате — в горах называли «бараньими»; брови явившегося были сурово нахмурены, но безвольный подбородок и пухлый обиженный рот выдавали его истинный характер. Итаяс рассмеялся.
— Тогда ты должен знать, что я не питаю почтения ни к пышности, ни к знатности, ни к старости. К могуществу тоже не питаю. Ты хочешь вселить трепет в мою душу. Затея плохая.
Худосочный маг ссутулился и помолчал, раздумывая о чём-то. Унылое баранье лицо его вздрагивало и таяло в тумане. Итаяс ждал.
— Убей императора Уарры, — сказал, наконец, маг.
Горец выгнул бровь. Углы его рта приподнялись. Унылый маг слышал мысли? Не диво. С чего он взял, что это даёт ему право приказывать?
Итаяс не знал, что это за маг и откуда он взялся, о магии, управляющей временем, прежде не слыхивал, но сознание собственной исключительности укоренилось в нём настолько, что новые доказательства таковой утомляли, а всевозможные чудеса воспринимались как нечто само собой разумеющееся.
— Я не хочу, — произнёс он чётко и внятно, как говорят тугоухим и выжившим из ума.
Маг снова подумал.
— Ты обещал каманару Ариясу, своему отцу.
— Я не давал ему обещаний. Я объяснил ему, зачем ухожу.
— Ты долго шёл к своей цели. Ты почти достиг её. Заверши начатое.
— Мои желания изменились.
Бараньи глаза мага заморгали, брови сдвинулись. Итаяс издевательски ухмылялся. Было любопытно, что ещё скажет маг, хотя медлительность его начинала утомлять. «И это — те силы? — думал горец, почти оскорблённый. — Силы, которые чем-то там управляют? Те, что тревожат императора Уарры? Потеха! Ребёнок ли я, шут или раб, чтобы подчиняться их велениям?» Нелепый вид мага укрепил его в недавнем решении больше, чем все размышления о доблести.
— Ты должен убить императора Уарры, — сказал маг недоумённо.
Горец расхохотался.
— Должен? — изумлённо сказал он. — Кому?
— Ей, — сказал маг. — Она так хочет.
Неведомая «она» пугала его до дрожи; щуплый маг даже оглянулся с боязливым видом, на лице его выразилось почтение. Итаяс покачал головой.
— Она — кто?
— Судьба. Магия. Старшая Мать.
Ни первое, ни второе, ни третье ни о чём таянцу не говорило. Его богом был Отец-Солнце, магию он не чтил, а судьбы определял сам. Маг уставился на него с таким видом, будто ждал, что он падёт ниц; это изрядно Итаяса насмешило.
— С какой стати мне исполнять чьи-то желания? — поинтересовался он.
Маг вздохнул. Горец подумал, что разговор затянулся. Стоило прояснить собеседнику ум и вернуться в обычное течение времени.
Хилый маг поглядел в сторону и проговорил словно бы через силу:
— Если ты убьёшь императора, Она позволит тебе зачать здорового сына.
Итаяс вздрогнул.
Самый красивый из юношей, самый юный из героев, он не знал мук, которые причиняет подросткам горячая кровь. В горах женят рано, но созревают ещё раньше, да и не у всех камов есть деньги купить мальчишке невесту, не у всех мальчишек — смелость украсть. Всякий, кто не болен и не увечен, переживает пору, о которой шутят: пошёл поутру до ветру, увидал сосну, принял за жену. Жарким летом на высокогорных пастбищах одни находят утешение друг в друге, вторые усердствуют до кровавых мозолей на ладонях, совсем небрезгливым и овца невеста.
У Итаяса мучения сверстников вызывали только презрительный смех. Ему было двенадцать, когда, проезжая по окраине села, он увидел, как трудится в саду тихая полногрудая вдовушка. Отряд возвращался из набега с добычей, все торопились по домам; никто не оглянулся, когда сын каманара натянул поводья. Почувствовав его взгляд, женщина выпрямилась и опустила руки. Чёрный вдовий платок не умалял её красоты, не скрывал сладости её зрелого тела. Увядание почти не тронуло её. Ей было лет двадцать пять. Мальчик смотрел на неё в упор, хмуро и властно, не улыбаясь, не подмигивая, как иные глупыши много старше его; дыхание женщины стало чаще, губы её разомкнулись… Опомнившись, она потупилась и вновь начала дрожащими руками обирать ягодный куст. Вечером она отправилась с корзиной в лес. Итаяс ждал её. Он не спрашивал её имени. Вдова знала, кто он такой — весь каман знал. Она дрожала всем телом, но не от страха. Щёки её алели как в лихорадке. Она сняла платок, распустив прекрасные волосы по плечам, а потом покорно легла на тёплые мхи и сама подняла платье.
Она была первой из тех, кого убило его дитя. Но тогда он ещё не встревожился, да и ко благу ей была смерть. Жизнь гулящей не стоит гроша, а ублюдка он всё равно приказал бы ей задушить. Не встревожила его и смерть молодой рабыни, украденной в уаррской деревне. Даже смерть первой жены, хрупкой как подснежник, всего лишь опечалила — ведь эта жена была только первой из настоящих женщин. Такое случается. Но когда умерла третья жена, люди начали поговаривать дурное. Сильные старейшины, не боявшиеся каманара, обеспокоились за правнучек и пожелали им других женихов. Четвёртая жена, забеременев, тайком попыталась избавиться от ребёнка, но только покалечила себя и истекла кровью.
По-настоящему страшно Итаясу стало, когда умерла Мирале. И не только потому, что он воочию увидел, как выглядели его дети, убивавшие матерей: слава о Мирале шла повсюду, Мирале была необыкновенной, чудесной, единственной — то есть ровнёй ему. Но даже она не смогла родить ему сына. Она умерла, извергнув из чрева перекорёженный, чудовищный кусок плоти: сросшихся близнецов без кожи, с четырьмя бельмастыми глазами на общем черепе, с конечностями без пальцев, со связанными в узлы костями. Они родились живыми, они шевелились и пытались кричать. Тогда Итаяс убил повитух и уничтожил кошмарное дитя. Никто не должен был знать, как выглядят дети Таянского Демона.