Дети выживших
Шрифт:
Аррант Радас объехал укрепления, проверил, как разместились граждане в казармах, выстроенных возле стены.
Казармы были огромными и могли вместить до десяти тысяч воинов. Сейчас они вмещали тысячу двести пехотинцев и восемьсот всадников. Всадники поселились отдельно — в их казарме был водопровод, а лошади поставлены в стойла в конюшне, не уступавшей размерами казарме.
Начальник конницы, владелец рабов и кораблей Фарис привез с собой дворню, несколько повозок с продовольствием и вином, и в первый же вечер устроил симпосий, на который пригласил самых почтенных всадников.
Пока всадники пили разбавленное вино и предавались разговорам о ценах на соль и рабов, в темной, продуваемой всеми ветрами казарме пехотинцев эль-менцы разводили костры и варили полбу.
Они были свободными гражданами, но слишком бедными, чтобы воевать. У многих не было своих доспехов, они брали мечи, щиты и дротики в аренду в государственном арсенале. Стоимость аренды отнималась от жалованья, которое получали пехотинцы за каждый день службы.
Радас вошел в громадное, выложенное из дикого камня, помещение. Присел у первого же костра. Люди потеснились. Здесь не было никакой мебели, только вдоль стен лежали охапки прелой старой соломы, на которой новобранцам и предстояло спать.
— Если здесь всегда так дует, пожалуй, лучше натянуть палатки, — сказал десятник Теор. В Эль-Мене он служил в портовой канцелярии оценщиком грузов.
Радас пожал плечами.
— Вряд ли мы здесь задержимся надолго. Если завтра не будет новостей, я прикажу разбить палаточный лагерь, поближе к Стене. Там меньше дует.
— А какие могут быть новости? — спросил толстый одышливый Бари. — Не полезут же хуссарабы на Стену?
Радас погладил бородку и сказал:
— На Стену они, может быть, и не полезут. Но могут попытаться пройти по горам, или сделать подкоп.
— Я слышал, они хорошо воюют на равнине, а в горах они воевать не могут. В пешем строю они не умеют ходить.
— Все мы что-то слышали, — ответил Радас. — Но еще ни разу не встречались с ними.
Издалека, из казармы всадников, донесся взрыв хохота.
— Всадники уже пьянствуют, — сказал Бари. — Не пора ли и нам?
Радас поднялся.
— Удачного вечера. Только не проспите утреннюю перекличку.
Он прошел сквозь всю казарму, переговорил с десятниками. В следующем помещении было теплее и светлее. Здесь горели светильники и были устроены лежанки — это была комната для командиров: сотников и их помощников.
— Аррант принес новости? — спросил сотник Антир, из пограничной стражи. Он был одним из немногих здесь кадровых военных, служивших в армии с юности.
— Новостей, слава богам, пока нет, — ответил Радас.
— А должны быть? — спросил другой.
Радас сказал:
— Разведка послана, стража в горах и на башнях усилена. По побережью выставлены караулы…
— Зачем они там, на побережье? — беспечно спросил Антир. — Хуссарабы боятся морской воды, я это знаю точно. Ни один не сядет в лодку, если только его не связать.
Радас кивнул:
— Я тоже это знаю. Но у хуссарабов служат и аххумы, и даже каффарцы. А какие они мореходы — все знают.
Когда он вышел, приказав на рассвете явиться к нему, Антир ухмыльнулся:
— Завтра будут учения. Устроим новобранцам праздник!
Арманатта
Ночью каан-бол и Шаат-туур выехали в степь. Старик учил мальчика определять направление по звездам.
— Звезды, как люди, движутся по кругу. Сейчас мы почти на перевале, разделяющем север и юг. За перевалом совсем другие звезды. Некоторые звезды гаснут, а некоторые внезапно загораются, будто кто-то то гасит, то разводит небесные костры. Вон тот четырехугольник называется Адам-Кугурлун: Люди ушли. Он виден почти всегда, если, конечно, небо безоблачно, но чем дальше за перевал, тем ниже он над землей. А вот эта звездная дорожка — Каскур-джал, Волчья дорога. Если ты окажешься в степи один и заблудишься, дождись ночи и смотри на звезды. И первым делом ищи вон ту яркую звезду на хвосте созвездия Маленькой лошади, Ат-Бол.
— Я знаю! — сказал каан-бол. — Эту звезду называют Екте, Нет слёз!
— Да, — кивнул Шаат-туур, — Екте. И она всегда показывает на север. Белая звезда, которая ведет в Тауатту.
Шаат-туур вздохнул. Екте в этих краях стояла совсем низко над землей — всего на несколько локтей. А если идти дальше на юг — она исчезает вовсе. Не надо хуссарабам идти дальше, нет, не надо. Потеряют звезду — заблудятся, потеряют дорогу к дому…
Вокруг был степь, но эта степь была чужой. Степь в Тауатте совсем другая, и Шаат-туур снова вздохнул, заметив темные очертания горных хребтов, которые ограничивали справа и слева чистое звездное небо.
Голубая степь бескрайняя. Волнуется волна за волной седой ковыль, орлы парят в поднебесье. От урочища к урочищу ведут вытоптанные стадами дороги. Вдоль дорог стоят каменные идолы с выщербленными глазами. Кто их поставил и когда — никто не знает, даже Шаат-туур.
Камень этот тверд, мальчишки часто точат об него ножи. Касается щербатая сталь темных щербатых ликов, взвизгивает, высекая искру…
— Дедушка, — тихо сказал каан-бол, прислушиваясь к далекому вою волков. — Почему у звезд есть имя, а у меня — нет?
Шаат-туур придержал коня от удивления, развернулся.
— Разве у тебя нет имени?
— Есть. Отец и мать называли меня Аххагом, или еще Аххаггидом. Но теперь никто так не называет.
Шаат-туур хотел было приласкать мальчика, но каан-бол легким движением ног тронул коня с места. Старик шагом поехал за ним. Догнав, сказал:
— Для хуссарабов твое имя звучит непривычно. Они не могут выговорить его правильно…
Каан-бол молчал.
— Великого Богду тоже редко кто осмеливался назвать по имени.
— Он был великим кааном! — угрюмо сказал мальчик.
— Ты тоже каан, — возразил Шаат-туур. — Только маленький. Каан-мальчик. Каан-бол.
Мальчик помолчал.
— Я знаю. Ты — баат-еке. Уважаемый воин. Я — каан-бол. Но у тебя еще есть и имя — Шаат-туур.
Он взглянул исподлобья и старик заметил, что в глазах его сверкнули слезы.
— Ой-бой, мальчик! — воскликнул он. — Ты каан. Ты можешь приказать, чтобы тебя называли Аххагом!
— Не могу. Ты сказал, что это имя непривычно хуссарабам. Но я-то знаю: оно им ненавистно!..