Дети выживших
Шрифт:
— Знаешь, о нашем походе осталась поговорка. Она звучит приблизительно так: На берег Дурацкий ведёт ум ребятский…
Он помолчал, улыбаясь чему-то. Потом встрепенулся:
— Как долго я спал, Армизий?
— Долго. Мне показалось — целую вечность.
— А где тот варвар?
— Шумаар? Он ушел еще раньше, магистр.
— И вы его не задержали?
Армизий вздохнул.
— Его пытались задержать. Но в городе сбесились все собаки и перекусали стражу. А потом они стаей вышли за ворота и последовали за хуссарабом.
— Куда? — обескураженно спросил Астон.
— В пустыню.
Магистр вдруг рассмеялся дробным старческим смехом.
— Хуссараб-пустынник. Забавно. Впрочем, он не хуссараб. Он аххум…
Магистр вздохнул и повертел высохшей птичьей головой.
— Почему так темно?
— Чтобы свет не мешал тебе спать, магистр.
— Но я уже проснулся! Зажги свет.
Армизий покорно поднялся, вышел и вернулся с горящими свечами в тройном подсвечнике.
— Свечи, — удовлетворенно кивнул Астон. — Из моего волшебного ящика. Я много лет не трогал их. Берег до последней минуты… Постой, а что это у тебя в руке?
Армизий поставил подсвечник на стол, сел, и развернул лист тонко выделанной тростниковой бумаги.
— Это письмо.
— Мне?
— Да, магистр.
— Как интересно. От кого же?
— От варвара Шумаара.
— Дай сюда!
Армизий подал письмо. Астон покосился на Армизия:
— А кто разрешил тебе читать мои письма?
— Оно не было запечатано. И человек, передавший его, никаких указаний не сделал. Он сказал только — передай этот листок менгисту.
— Так и сказал — менгисту?
— Да. Так хуссарабы выговаривают слово магистр.
Астон быстро пробежал письмо глазами.
— Но здесь всего одна строка. И подпись. Странно. Чистейшая латынь. Ты читал его? Впрочем, о чем это я… Ты знаешь совсем другую латынь, ту, которую я приспособил для дикарей. Прости.
— Я читал его, — серьезно сказал Армизий. — И всё понял.
— Да? Какой же ты понятливый! Что-то раньше этого за тобой не водилось…
— Время течёт, магистр. Безвозвратное время…
Астон удивленно посмотрел на Армизия.
Армизий кивнул.
— Я знаю. Это стихи.
— Черт возьми! Долго же я спал! — Астон поскрёб абсолютно голую, лишенную растительности голову. — Пока я спал, дикий народ узнал стихи Вергилия.
— Иррепарабиле темпус, — сказал Армизий.
— Да… Иррепарабиле. Именно…
Астон снова вернулся к письму, перечитал его и уставился на Армизия.
— Ты сказал, что всё понял, если я правильно расслышал.
Армизий кивнул.
— Но здесь написано: чтобы победить смерть, надо победить жизнь. Хочешь бессмертия — прогони бога.
Армизий кивнул.
— И что же ты понял, хотелось бы мне знать? — с долей насмешки спросил Астон.
— Ты прогнал бога, магистр. И победил жизнь… — вздохнул Армизий. — Прости, но если тебе больше ничего не нужно… Я устал.
Он поднялся, поклонился, и двинулся к выходу.
— Подожди! — немедленно отозвался Астон. — Скажи мне еще раз, если ты всё понял, — означает ли это письмо, что я прогнал бога?
— Означает, — ответил Армизий, задержавшись у двери.
— И кто же он, этот бог?.. Надо тебе сказать, что я искал их, этих богов, много лет. Искал в странах запада и востока, в горах и на равнинах, где текут величественные реки… Искал и находил. Но прогнать… Победить…
Астон задумался было, потом спохватился:
— Так кто же он, этот бог?
— Тот, которого ты прогнал, — уточнил Армизий.
— Да! Конечно же, — тот, которого я прогнал!..
— Его зовут Шумаар, — ответил Армизий.
И вышел.
Взлетела невесомая занавеска, сквозняк продул комнату насквозь и погасил две свечи.
Астон вздрогнул.
Обвел взглядом комнату, глаза его вдруг расширились от испуга.
— Боже! Значит, я все-таки умер… — прошелестел он едва слышно. Он еще силился выговорить слова какой-то полузабытой молитвы, но губы были уже холодны и мертвы, и язык, на котором он говорил триста лет, тоже давно уже был мертв, и мертвы были его слова, как бывают мертвы высушенные лепестки Когда-то благоухавшей розы.
Новый порыв ветра погасил последнюю свечу.
Ветер приподнял занавеску горизонтально, словно впуская кого-то в комнату снаружи, из тьмы, где сияли звезды, и больше не было ничего.
Но нет. Из темноты бесшумно, одна за другой, стали возникать, врываясь в комнату вместе с черным ветром, гибкие тени. Они бесшумно перелетали через подоконник, и постепенно наполняли комнату — сначала углы, потом середину, и всё ближе и ближе подступали к кровати.
В темноте Астону никак не удавалось разглядеть, их. Внезапно у него мелькнула мысль, которая потрясла его до глубины души. Ведь это — демоны! Те самые демоны, над существованием которых он надсмехался в университетских диспутах, демоны, которых он отрицал, а людей, которые верили в них, — глубоко презирал. Ведь он имел на это право. Он завоевал право на безбожие, пройдя свой собственный крестный путь — от Клуа до Иерусалима, от Акко до Кордобы, от Гранады до Саламанки. Он вынес всё: унижения, рабство, побои, он пил морскую воду и жрал отбросы, которыми брезговали псы. Он выжил, он понял главное — человек сам творец своей судьбы. И тогда он решил узнать обо всём, что люди узнали до него. Он вырвался из плена. Он выучил множество языков. Он читал мудрейшие сочинения, написанные красивой вязью, и читать их надо было справа налево и снизу вверх. Он узнал всё о звездах, о тайнах алхимии, о магических числах и воскрешении из мёртвых. Он перешел несколько границ, выдавая себя то за нищего, то за странствующего монаха, то за крестьянина, то за торговца. Он учился в лучших университетах и спорил с самыми великими людьми того времени. И вот людей тех уже нет в живых, и даже кости их источены временем в труху, а он всё еще жив. Это означало только одно — он сам, без помощи небес, поднялся выше любого смертного. Он стал Богом. Но тени, следовавшие за ним из прошлого, никуда не исчезли. Он лишь отгонял их своими эликсирами и гремучими смесями, своими знаниями, наконец. Они все эти долгие столетия шли по его следу. Они выжидали. Их становилось всё больше с каждым лишним годом, отобранным у Вечности…
Астон попытался запеть. Это были слова старого псалма, старого, как мир. Де профундис клямави ад те, Домине… Слова вспоминались сами. Только он не пел их, он уже не мог петь: слова произносила сама темнота.
Между тем тени приблизились вплотную, и их стало так много, и запахи стали такими, что сомнений больше не оставалось.
Это были демоны, обернувшиеся псами.
Домине, эгзауди воцем меам…
Гнусный запах псины заполнил комнату. На руках, а потом и на лице Астон почувствовал зловонную слюну мерзких тварей. Они не рычали. Но глаза их горели желанием.
И когда его рука с легким треском, но совершенно безболезненно, переломилась в зубах самого наглого пса, старик внезапно почувствовал облегчение.
Потому, что страха больше не оставалось: он знал, с кем имеет дело, и знал, чем всё закончится. Наконец-то.
Он попытался сорвать с себя покрывало, выгнулся, подставляя псам высохшее тело.
Псы взвыли и впились в него со всех сторон. Его хрупкие кости ломались, простыни стали липкими. Горячие шершавые языки лизали простыни. Потом он почувствовал, как они лижут его бесчувственные губы, ввалившиеся щёки, заострившийся нос. И это было даже приятно — касание ада, ласка ада.