Дети выживших
Шрифт:
Он взглянул на звезды, которые были здесь, на крыше, почему-то очень близки, так что ему казалось, что он может поговорить с ними и передать то, что он чувствует, немым и безликим горам, наклонившимся к вечно пылающему рву, — что-то тугое и безжалостное перехватило его горло.
Его ударили под колени и он упал, но не на жесткую крышу, выстланную камнем, а на развернутую мягкую кошму.
Кошма полезла в рот и в нос, от нее разило конской мочой и потом, но Ар-Угай не сумел ни крикнуть, ни шевельнуться: ремни плотно перетянули его, так плотно, что он потерял возможность дышать. В последний момент у него мелькнула нелепая мысль, что это Сейр похищает его — по приказу Айгуз. И скоро, совсем скоро…
Но скоро, совсем скоро в глаза ему ударил не нежный розовый свет, и лица его коснулись не белые пальцы Айгуз.
Он лежал на одноосной повозке, и повозка, казалось ему, летела по темной степи. От тряски узлы на ремнях ослабли, и Ар-Угай получил возможность вздохнуть, — хотя вздох принес ему больше боли, чем облегчения. Краем глаза — тем, который был свободен от вонючей кошмы, — он увидел спины всадников, но было слишком темно, чтобы разглядеть их. Он напрягся, пытаясь набрать в грудь воздуха, чтобы крикнуть:
— Остановитесь, собаки!..
Но движение принесло такую боль, что он застонал из последних сил, выдавив из себя вместо приказа нелепый бессмысленный хрип, — и снова провалился в черную, беззвучную, беззвездную вечную степь. В ту степь, куда рано или поздно уходит каждый. В одиночестве. Лишь оборачиваясь на свет далеких костров.
У одного из костров ночной дозор окликнул их:
— Эй-бой! Кто ночью в степи?
Тухта ответил, как отвечал всегда:
— Тухта идет.
Дозорный поднялся от костра, приложил ладонь к глазам; на запястье болталась камча:
— Тухта! Ар-Угай искал тебя!
— Ар-Угай нашел меня, — ответил Тухта, засмеялся и пришпорил коня.
Отсутствие Ар-Угая заметили не сразу. Его странности и склонность к одиноким прогулкам были известны, и лишь в полдень в Арманатте возникло что-то вроде тревоге. По старшинству командовать теперь должен был Шаат-туур, и он, выслушав кровников и слуг Ар-Угая, а также испуганных стражников и дозорных, с неохотой признал, что надо ехать к Айгуз и держать с ней совет.
Во дворце Айгуз смятение началось с самого утра, когда соглядатай Бараслана доложил, что Ар-Угай не ночевал дома, а конь его стоит в стойле, расседланный, и конюхи со слугами спят.
— Сейчас самое время исчезнуть из Арманатты, — сказал Бараслан, когда все собрались на верхнем этаже дома Айгуз.
Сейр с сомнением покачал головой, а Домелла спросила:
— А может быть, самое время остаться?
— Объясни свои слова, — попросил Сейр.
— Самое время, — Домелла поднялась и прошла к окну, встав так, что солнце освещало ее сзади и тень скрывала вспыхнувшее лицо, — Собрать расколовшееся государство. Власть, которую вырвали у Ар-Угая, передать законному каану — моему сыну.
Сейр зорко взглянул на нее. Сказал без выражения, но твердо и веско, как говорил всегда:
— Не собрать развалившуюся страну, как не собрать разбитый кувшин из осколков.
Домелла слегка топнула ногой, обутой в красный мягкий полусапожек:
— В Нуанне жил врач Хируан. Он мог собрать даже раздробленные кости под кожей ноги!
Сейр покачал головой:
— Государство — не нога, госпожа. Вернее, не только нога. Нужны еще голова и руки. И сердце тоже.
Бараслан повернулся к Сейру и быстро, по-хуссарабски спросил:
— Что же ты предлагаешь?
— Я думаю, надо сделать главное — защитить маленького каана, который называет себя сейчас таким странным именем — Екте.
— Лучше всего, — тоже по-хуссарабски заговорила Айгуз, — его защитит мать, у которой будет много власти. Больше, чем у любого из мужчин.
— Да, мать лучше других защитит сына, — согласился Сейр. — Но подумай: вскоре сюда, в Арманатту, направят коней тэнтеки Камды, Амзы, Каран-Гу. И они будут готовы на всё, чтобы захватить власть для своего господина. Начинается война, госпожа, — мягче добавил он. — Война, в которой не смогут победить женщины и дети.
От этих слов вздрогнули все — даже Бараслан.
Мужчины взглянули на Айгуз, ожидая ее решения.
Она поглядела в окно. По немощеной улице, вздымая пыль, промчался гонец.
— Хорошо… Но куда нам ехать?
— Главное — не куда, — сказал Сейр. — Главное сейчас — как вырваться из Арманатты. Ведь войска просто могут не выпустить тебя, и тем более твоего сына, маленького каана.
Киатта
Старая Арисса, утопая в подушках, полусидела в постели, неподалеку от открытого окна, за которым сиял веселый солнечный день.
— Я чувствую тепло солнца, — сказала Арисса. — Но от ветра меня знобит.
— Тебе это кажется, госпожа моя. Ветерок весенний, ласковый и теплый. Он не принесет тебе вреда.
Они помолчали. Во дворе слышались какие-то команды, потом донесся стук.
— Что там, Каласса? — спросила королева. — Я слышу стук, как будто плотники делают помост. Может быть, Фрисс позвал бродячих актеров?
— Нет, моя госпожа, — угрюмо ответила Каласса. Она сидела у самого окна, и ей хорошо было видно всё, что происходит во дворе.
Арисса помолчала, пожевала беззубым ртом.
— Мне не нравится твое молчание, Каласса. — Ты переняла у кого-то вредную привычку не отвечать на вопросы. Вредную и оскорбительную.
— От кого же, как не от вашего сынка Фрисса? — проворчала Каласса.
Помолчала и добавила:
— Но если от ветерка тебя знобит, изволь, я прикрою окно.
— Нет, не надо. Я хочу послушать, как работают плотники. Я так и представляю золотистые доски из нашего королевского леса… Что они делают сейчас, Каласса?