Дети выживших
Шрифт:
Но внезапно он вспомнил еще кое-что.
Глаза.
Он вздрогнул, он попытался защитить глаза, он забился всем телом, начал крутить головой, ему даже почти удалось спрятать лицо в подушку…
Бесполезно.
Ведь глаза, видевшие так многое — это самое вкусное для Него.
Если Он есть.
А Он есть, — и это Астон понял в последний, самый последний момент своей невероятно растянувшейся жизни.
Но Время закончилось. Оно стало пространством.
Перевал Цао
Амнак и Тухта сидели у погасающего костра, не глядя друг на друга. Они почти не притронулись к жирной баранине, приготовленной кровником Амнака, но зато выпили достаточно перебродившего кумыса. Тухта негромко напевал степную песню о звезде, которая закатывается: чем дальше хуссарабы уходят на юг, тем ниже звезда. Когда звезда исчезнет за горизонтом, никто из них никогда не найдет дороги назад, в Голубые степи, где текут голубые реки Джеты-Су.
Амнак изредка кивал. Он был согласен с песней Тухты, он был согласен с судьбой хуссараба, ушедшего слишком далеко на юг. С юга не возвращаются — об это пелось в старинных песнях, которые он слышал давно, в родных кочевьях.
Амнак встряхнул головой и сказал:
— Слушай, Тухта. Мы должны вернуться.
Тухта продолжал негромко напевать, качая головой.
— Мы должны вернуться, — повторил Амнак.
Тухта оборвал пение, покачался, не открывая глаз, и сказал:
— Ар-Угай сдерёт с меня кожу, как с Хуар-раго. Или бросит в горящий Ров, как Верную Собаку…
Амнак насторожился:
— Верная Собака погиб, и его бросили в ров мертвым…
— Да, — подтвердил Тухта. — Мертвым. Совсем мертвым. Был. Пока его не бросили в ров. И тогда он поднялся и побежал из огня.
Амнак покачал головой, погладил усы.
— Ар-Угай злой. Он хочет править всеми улусами, и потому хочет, чтобы мы поймали Хумбабу. Он возьмет ее в жены и станет Великим кааном, отцом Каан-бола…
Тухта открыл глаза.
— Перед тем, как огонь съел губы и язык Верной Собаки, он успел сказать:
— Пощади каан-бола. Да, так он сказал. Я слышал. А из огня не лгут.
Амнак откинулся, его лицо, красное в свете догорающих угольев, приняло озадаченное выражение.
— Ой-бой, Тухта! — сказал он. — Ты знаешь так много, что уже должен умереть!
— Ты тоже знаешь немало, Амнак, — сказал Тухта. — Степь разделилась. Ар-Угай хочет стать кааном, Камда тоже хочет стать кааном. Разве не так? Разве он не послал тебя взять Хумбабу, чтобы привезти к себе и сделать наложницей?
— Камда хотел другого, — покачал головой Амнак. — Он хотел стать царем Аххума, а Хумбаба стала бы царицей.
— Ой-бой, Амнак… — покачал головой Тухта с горькой усмешкой. — Ты тоже знаешь так много, что жить тебе осталось ровно столько, сколько займет дорога от этого перевала до стойбища Камды в Цао.
Они помолчали, каждый думал о своем. Небеса были мутны от облаков, и где-то в горах тоскливо перекликались волки.
— Сидящие у Рва берегут нас, Тухта, — серьезно сказал Амнак. — Думаю, не спроста. И еще я думаю вот что: если есть в степи честный человек, так это Каран-Гу.
Тухта подумал, вытер уголек, попавший в глаз.
— А Шаат-туур?..
— Шаат-богатырь слишком стар. Он годится только в няньки маленькому каану. Да и в няньки уже не годится: руки его трясутся, когда он поднимает лук, и стрелы летят мимо цели, жужжа, как веретено.
Тухта снова подумал. Кивнул:
— Ты прав, Амнак, кровник Камды из урочища Дикой Собаки. Я — кровник Ар-Угая из урочища Алсу. Думаю, нам надо породниться.
Амнак поглядел на уголья и сказал:
— Кровники темников не могут пролить крови друг друга. Но мы можем породниться, не проливая крови.
Он освободил халат на груди, взял пылавшую с одного края головешку и приставил ее к груди — там, где сердце.
Тухта взял ту же головешку, поворошил ею в костре, и, когда появилось пламя, тоже прижал ее к своей груди.
Потом они обвели за костром черту и пересыпали уголья в нее, будто в ров. И сели рядом, у рва, глядя в темные спины гор, которые смутно вырисовывались в небе.
— Вы, Сидящие у Рва, свидетели: мы хотим добра хуссарабам.
Тухта подозвал собаку, спавшую неподалеку, умело схватил ее за загривок, откинул голову. Амнак чиркнул лезвием.
Черная кровь зашипела на угольях.
Они легли у рва, за кругом стойбища. Глядели вверх, и тихо продолжали ставший таким интересным разговор.
— Будет лучше, если мы приедем к Каран-Гу не с пустыми руками.
— Ты хочешь, чтобы мы привезли мальчишку?
— Да, — сказал Амнак. — Но не того, о котором ты думаешь. Если мы похитим, увезем каан-бола, Каран-Гу велит надеть наши затылки на острые колья. Нет, мы должны захватить того, что кто хочет стать Великим кааном, кто уже убил Верную Собаку и хотел убить Хумбабу и ее дитя.
Тухта шевельнулся. Это была умная, хорошая мысль. Каран-Гу давно недолюбливает заносчивого Ар-Угая. Каран-Гу может казнить Ар-Угая, а может и созвать Большой Курул для выбора нового каана.
Тухта улыбнулся. И крепко заснул.
Лагерь тоже спал, и за всю эту долгую ночь ни звука не донеслось из сотен шатров. Но каждый в шатре знал, что Амнак и Тухта стали побратимами Сидящих у Рва.
Арманатта
— Нам нужно уходить из Арманатты, госпожа.
Бараслан сидел на ковре, на полу, подогнув ноги под себя. Сейр и Карша тоже сидели на ковре, и лишь Харрум, с виноватым видом сославшись на большие ноги, предпочел сесть в деревянное аххумское креслице.