Дети
Шрифт:
– Вы кого-то ищете здесь, господин? – первым из трех приходит в себя паренек, – быть может, вы заблудились, и мы сможем вам помочь?
– Быть может, укажете мне на какое-то ближайшее место для ночлега?
– Конечно. Идемте с нами. Мы проживаем недалеко отсюда.
Девушка молчит, хотя она тоже пришла в себя. Ей стало ясно, что это не Оттокар! Когда Иоанна приходит в себя, всегда ее охватывает черная меланхолия. Она смотрит подозрительным взглядом на ворота, откуда вышел человек.
– Но мы – евреи, – выражает она свое негодование решительным образом.
– Я тоже – еврей, – и лица девушки и парня светлеют.
–
Они идут, изредка перебрасываясь словами. Когда раздается лай собаки Габриеля Штерна, которого Нахман взял под свою опеку, Ганс все уже о них знает.
– Вы сможете переночевать в помещении нашего подразделения, – предлагает ему Иоанна, – только вчера мы застелили пол свежей соломой. Эту ночь еще будет мягко спать на ней. Это Нахман, – успокаивает она гостя, думая, что он испугался собаки.
– Наконец-то, появились, – говорит Нахман, – я уже пошел вас искать... – и замолкает, видя чужого человека, которого ведут Иоанна и Саул, словно взяли его в плен в лесу.
– Мы встретили его у озера ученых, – объясняет Саул.
– Он – еврей! – говорит Иоанна, видя ставшее холодным выражение лица Нахмана. Человек вкратце объясняет ему свое появление в лесу.
– Ты видишь, – шумно реагирует Иоанна, – ты видишь, я была права. Сказала, что в эту ночь что-то должно произойти, и вот, произошло.
Саул выходит из себя. Она переходит все границы. А он тянется за ней. Когда Ганс и Нахман опережают их, он бросает ей с горечью:
– Что случилось? Скажи мне, что произошло? Ты встретила человека в лесу. Обычного человека.
– Неправда. Это не простой человек. Я это знаю. Сердце мне подсказывает.
– То, что ты всегда говоришь!
– Это так, точно так. Однажды в течение двух месяцев было у меня чувство, что кто-то собирается прислать мне посылку. Даже не знала, что это может быть, но ожидала каждый день почтальона, и все надо мной ужасно смеялись. И вот, в один из дней, посылка пришла. Хотя пришла она всего лишь от тети Регины, и в ней – три шелковых платка с вышитым моим именем. И хотя я была ужасно разочарована, и все время спрашивала себя, что вдруг тетя Регина, и эти платки в середине года, ведь обычно она посылает нам такие вещи ко дню рождения. Это не давало мне покоя, пока не выяснил мой брат Гейнц, что меня назвали по имени дальней родственницы – Ханы. Она была дочерью крещеных силой евреев, и вышла замуж за дядю Натана. Благодаря ей мы все остались евреями. В Германии ей дали имя – Иоанна Леви. И вдруг я все увидела перед собой – тетя Регина посетили большой зал в нашем семейном дворце, там висят портреты всех матерей и отцов нашей семьи. Тетя Регина носит на груди христианский крест и считает себя христианкой. И тут вдруг увидела глядящие с портрета на нее с укоризной глаза дочери крещеных евреев. И тут напали на нее угрызения совести, и чтобы успокоить себя, вышила мое имя на этих платках.
– Она все это рассказала тебе, твоя тетя?
– Нет, конечно. Я никогда ее не видела. Но я знаю, что так это было.
– Если она тебе не сказала, значит, все это ты выдумала.
– Это так и было. Точно так. Ты не понимаешь, Саул, что не тетя Регина вышила мое имя, и не она послала мне эту посылку. Ты плохо знаешь тетю Регину! Ей и в голову не пришло – сделать для меня такое. Она такая скряга, Саул. Это дух Ханы из Португалии вошел в нее и заставил вышить ее имя на шелковом платке, и
– Это ты всегда так говоришь! Ужасно! Учат тебя все время историческому материализму, а ты ничего не соображаешь.
– Ты не понимаешь. Вот и Ганс, которого мы нашли его, он не просто Ганс. Кто-то послал его к нам. Очень бы хотела знать, почему, именно, к нам.
– В столовой немного празднуют приход Нового года, – говорит Нахман.
Когда дошли до столовой, Саул и Иоанна исчезли. Ганс стоял у дверей и видел перед собой круги танцующей молодежи, а на стене надпись огромными буквами. Ганс не знает их, но помнит вид этих букв – на иврите, которым пытался его учить отец до того, как он оставил их дом.
– Белла, – представляет Нахман симпатичную девушку, пришедшую в его сопровождении.
– Ганс Блум.
Имя вызывает потрясение в душе Беллы, глаза ее испуганно смотрят на него.
– Блум?.. Может, вы имеет отношение к доктору Блуму, окулисту?
– Это мой отец.
Она знала, что он сын, те же тяжелые глаза подсказали ей это. Лицо ее краснеет, глаза наполняются горячей симпатией. Хотела бы рассказать ему, что его отец – любимый ее человек, но ничего не говорит.
– Ваш отец наш большой друг.
И потому, что она знакома с его отцом, и с такой симпатией говорит о нем, кажется Гансу, что ворота ближайшего дома открываются перед ним и втягивают его в себя. Не спрашивает она его, как он здесь появился, в полночь. Кажется, ей само собой понятно, что он должен находиться среди них. Может, в душе она полагает, что отец послал его к ним именно в этот час.
– Вы встречаете песнями и танцами Новый год, – говорит он.
– Белла, – зовет ее кто-то из окружающих, – идем с нами в круг.
– Идемте с нами, – зовет она гостя.
– Мне не знаком этот ваш танец. Посмотрю, может, поймаю принцип.
Круг все расширяется.Твой народ, Израиль, будет воссоздан,Твой народ, Израиль, будет воссоздан,Твой народ, Израиль, будет воссоздан.Народ Израиля жив,Народ Израиля жив!Круг в круге. Большой внешний круг, а в нем – поменьше, и еще поменьше. И в центре всех кругов – Зерах, сидящий на стуле и поднятый над всеми. И когда все поют, повторяя – «Народ Израиля жив», он кричит громким голосом:
– Еще! Не смолкать!
Еще! Не смолкать!
Глава двадцать четвертая
Раскаленный брус металла выскочил из отверстия печи. Ореол искр и белые клубы пара объяли пляшущие языки пламени. Шорохи, пузыри. Огненная река излилась из доменной печи, подняв дождь огня.
– Эрвин! Эрвин! Ты что, совсем спятил? – это литейщик Вилли, низкорослый, поперек себя шире, балагур, набитый шутками, как плод граната, нахмурил свое круглое доброе лицо, – что с тобой случилось, человек? – оттягивает он Эрвина от огня – ты что, забыл все правила безопасности, тебя чуть не ранило.