Детский дом и его обитатели
Шрифт:
– А чего это я зелёный?
– Извини. Так получилось.
– А про четыре шара по алгебре забыли, а?
– Посчитали твои шары по алгебре.
– А ещё посчитали опоздание на урок истории.
– Ой! Так на девять минут.
– На пятнадцать.
– Зато я на зарядку первый вышел.
– Ага, так спешил, что бычок под кровать бросил.
– Бычок?! Так это ж ночью!
– И что?
– А то, что это вчерашний счёт.
– Ага, курил, значит, в постели? Зелёный, говоришь? А голубым стать не хочешь?
– Заткнись, дебилёза…
– Сам такой.
– Оскорблять командира? Это уже в синюшность отдаёт!
– А шёл бы ты лесом, сопливый командир…
– Ого, «фазаном» теперь будешь, раз зелыным не желаешь быть.
И скандалист спешит уйти, пока и впрямь в фазаны не угодил. По правилу спектра: «Каждый охотник желает знать, где сидят фазаны».
Я вот на что обратила внимание – дети почти никогда не обижались на само наказание, если оно было справедливым. Соразмерным с содеянным. Они обижались на смерть, если их наказывали или порицали их поступки, по случайности или непониманию обвиняя воспитанника в том, чего он, на самом деле, не совершал. Но ещё больше раздражало ребят, когда кому-то даставалась незаслуженная похвала. Это их просто бесило, подрывало веру в справдливость (а ведь борьба как раз и шла за справедливость!). Ну, а лишние «плюхи» они принимали почти смиренно – приведённый выше диалог тому пример. В актив засчитывались не только хорошие отметки и добросовестное дежурство. В актив шли все добрые дела: и шефство над малышами, и участие в подготовке отрядных «огоньков», и выпуск еженедельных бюллетеней «Что? Где? Когда?», и участие в работе «пресс-центра»…
Однако множественные проверялыцики – комиссии из всевозможных «оно», с некоторых пор буквально роем роившиеся над нашим отрядом, дружным хором осудившие «Спектр», как, впрочем, и всё остальное, требовали немедленной отмены этой воспитательной и самопознавательной игры. Самый большой скандал разгорелся после прихода комиссии из Минпроса. Одна дама, имевшая большой стаж работы в управленческом штате, громко ахнула, заглянув в перечень расценок и штрафов:
– Как? У вас дети… пьют?
– Это после того, как обнаружила в перечне «Спектра» соответствующий пункт.
– Ну да, а вы не знали?
– Дети… пьют водку?
– Не только. Иногда «бормоту».
– Вы понимаете, что это развлечение значит?! – стукнув карандашиком по «Спектру», сказала она.
– Догадываюсь.
Да, я уже вполне понимала – скоро нам «сделают» весело, а то и вовсе – погорячее…
Но «Спектр» мы не стали снимать.
В тот же вечер в детский дом явилась второй секретарь райкома партии, и меня, поставив временно на мой отряд Матрону, пригласили в кабинет директора.
Выволочка была знатной, и об этом стоит подробно рассказать.
– Так вы настаиваете – ваши дети пьют?
– Это правда.
Установилось неловкое молчание.
– И вы об этом не стесняетесь писать на стенах нашего детского дома? – риторически задалась вопросом директор, привстав на стуле, отчего даже её спина изогнулась вопросом.
– Да, славного детского дома, имеющего много наград и поздравительных грамот из вышестоящих органов, – с готовностью подтвердила второй секретарь высокий статус гнусно оболганного нами воспитательного заведения.
– Но это же правда, – сказала я. – И об этом сообщаем не для рекламы спиртных напитков, а в осуждение этого явления. Что ж здесь плохого?
– А вы не стесняетесь таких деяний со стороны вверенных вам детей? – гневно спросила секретарь.
– Они ничего не стесняются, – испустив грустный вздох, произнесла Людмила Семёновна. – Что им честь детского дома? Что им авторитет директора?
– Которому мы, к вашему сведению, решили присвоить, в ознаменование больших заслуг перед Родиной в деле воспитания трудновоспитуемых высокое звание «отличник просвещения».
– Так вы снимите это… позорище? – спросила почти с мольбой Людмила Семёновна.
– Не получится в ближайшее время, – смиренно сказала я.
– Ну почему вы не хотите быть нормальные человеком? – взорвалась моя начальница.
– А в чём моя ненормальность? В том, что я не хочу маскировать наши недостатки? Но так мы от них никогда не избавимся. Правда, сейчас такие случаи происходят всё реже, но всё же они случаются.
– Где дети берут водку? – строго спросила секретарь.
– Когда где. Иногда из дому приносят, иногда угощают бывшие, – сказала я.
– Но это недочёты вашей работы! Именно вашей!
– Ну, конечно, моей. Глупо спорить об этом, – опять легко согласилась я.
– Да, в других отрядах что-то не слышно про выпивку, – поддакнула директор.
– Верно, в первом классе не пьют, – согласилась и на этот раз я, – во всяком случае, делают это крайне редко.
– Так не будем позорить весь детский дом? Вы завтра же… нет, немедленно снимете эту гадость, ведь так? – заискивающим тоном спросила секретарь.
– Нет.
Обе буравили меня взглядами и молчали. Но вот директриса испустила ещё один горестный вздох, и секретарь решительно подошла ко мне вплотную. Глаза её злобно щурились, я непроизвольно отшатнулась.
– Отвечайте по существу, – сказала она тихо. – Или вы будете наказаны.
– Что есть, то есть, скрывать свои недостатки мы не будем, – сказала я тоже тихо. – Медаль мне пока никто давать не собирается, а выговоров уже навалом. Так что одним больше, одним меньше… Какая разница? Я могу идти?
– Нет, не можете, – вышла из-за стола директриса, на её лице блуждала обычная в таких случаях улыбка – попранной добродетели и непонятого подвига подвижничества.
Надетый поверх шуршащего, с глубоким вырезом, платья беленький халатик соблазнительно обтягивал её не худенькую фигуру, на толстой цепочке тускло поблёскивал большой кулон из фальшивого янтаря. Весь вид её говорил, как она страдает. Волна терпеливой сдержанности достигла апогея и уже приблизилась к критическому состоянию, вот-вот прорвёт плотину приличий и тогда… Алые крупные пятна уже играли на её серых, дрябло обвисших щеках.
И вдруг она расплакалась…
– Вот так всегда… Работать некому, а вот очернять, лить грязь на людей… – жалобно всхлипывая, шептала она, сморкаясь в платок и не забывая при этом искоса, взглядом влюблённой коровы поглядывать на секретаря райкома.
Её наклеенные ресницы угрожающе теряли ориентацию, вот-вот совсем отвалятся.
– Ну, будет, будет, – успокаивала её секретарь, легонько поглаживая по халату.
Но директриса продолжала всхлипывать.
– Вот горе, горе-то какое… Вы уж простите нас. Вот го-о-оре…