Детский дом и его обитатели
Шрифт:
И ничего, не помер.
Когда однажды на рассвете он покинул наш детдом и бесследно исчез, Лиса рыдала три дня без передыху. Я удивлялась – откуда в одном человеке такое количество слёз? Потом она постепенно успокоилась, а я была просто счастлива, что так благополучно закончилась, наконец, эта экстремальная любовная история.
А Лиса скоро утешилась новой любовью.
… Так и катилась наша отрядная жизнь – иногда с приключениями, часто с очередной страстной любовью, в прочие дни – в унылой повседневности, когда вдруг на всех разом нападала хандра. Но иногда случались, как бы вдруг – сами по себе, редкие приступы
И это уже было ясно для всех. Исподволь приручались самые дикие, «неконтактные» дети, обнаруживались вдруг точки соприкосновения в привычном кругу их интересов и увлечений. Одновременно ужесточался режим, и это слегка облегчало нашу суматошную жизнь, мою – точно. И ещё: мне уже было совершенно ясно, что долго удерживать эту пёструю гоп-компанию «на одном обаянии» не получится. Когда-нибудь обязательно пробьёт «час икс», и мне уже нечего будет им предложить – чтоб все тут же загорелись идеей, а им станет просто неинтересно «играть в мои игры».
Да и мне самой уже было невмоготу всё время напрягать мозги, измышляя всё новые и новые «педагогические приёмы», которые на поверку очень часто были вопиюще антипедагогическими. И тогда… тогда наш отряд с треском развалится… Разлетится в прах, и произойдёт это вмиг. Значит, необходимо создавать стабильную структуру, на которой дисциплина и стремление к централизации будут держаться естественно, без нажима и репрессий. Если я опущусь (на радость Матроне и иже с ней) до «палочных» методов, это станет концом всех наших фантастических замыслов. Это уже было совершенно очевидно.
Но как это сделать?
Однако, как создать такую новую структуру – я пока плохо себе представляла. Самоуправление в нашем отряде было делом уже вполне обычным. Но командиры, конечно, очень полезные люди в отряде, пока мало пеклись о том, как они будут действовать в моё отсутствие, без постоянного надзора «государева ока».
Мне же хотелось добиться такого состояния, чтобы моё временное отсутствие в отряде не замечалось вовсе, «жизнь не прекращалась» – пусть пока хотя бы в организации уборок и дежурств.
Была и ещё одна объективная трудность: в первые дни работы в детском доме я, своим немыслимо дотошным опекунством, приучила их к мысли, что они – единственный смысл и радость моей жизни, что я делаю свою работу и для себя тоже, для собственного удовольствия. То есть, на мою беду, в головах некоторых моих воспитанников сложилась некая матрица патологического поведения – они мне как бы позволяли ухаживать за собой.
Так оно, в некотором смысле, и было, как это ни кощунственно звучит по отношению к моим собственным детям. Мои долготерпеливые чада уже смирились, что я их «променяла» на детдомовских, но уже не сильно сердились на меня; более того, при первой же возможности приезжали в детский дом, благо, автобус ходил по удобному маршруту, прижились в отряде, по возможности, участвовали в наших отрядных делах. А то и советы мне давали – как сделать так, что «первый» всегда и везде был первым.
Им, и, правда, очень хотелось, что «наши дети» стали лучше всех. Однако «наши дети» пока крепко усвоили только одну мысль: Ольга Николаевна создана для них лично – чтобы быть их мамкой, нянькой и прочее… На поводу у них я, конечно, не шла, но всегда и во всём «во главу угла» ставила неизменный принцип: только бы «нашим детям» было хорошо.
После знакомства с их личными делами я просто не могла себе позволить спокойно смотреть, как несчастные, с пелёнок унижаемые и обижаемые ребятишки (и неважно, что многие из них уже на голову выше меня), спотыкаясь и падая, набивали себе шишки на нежном детском лобике и кронянили носы, на тернистом пути к истине, а я, взрослый, знающий жизнь человек, сижу и сочиняю всякие педагогические «методы».
Их ум был катастрофически неразвит, а сознание – девственно незрело, и я с готовностью прощала им все проступки и прегрешения, всё же надеясь в глубине души, что «со временем» они и сами всё поймут.
И не может быть иначе!
Как же – разбежалась…
Уже менее чем через год стала я думать горькую думу (пригодилась-таки моя «ума палата»!): может, правильное было бы в какой-то момент сделать так, чтобы мои детишечки почувствовали некоторый дискомфорт и стали бы думать своей собственной головушкой – в поисках выхода из неудобного положения? И пусть бы это малоприятное ощущение заставило их самостоятельно искать ходы-выходы в сложном житейском лабиринте. Без страдания не может быть познана и настоящая радость.
Казалось бы – что тут не понять? Но нет же! Я упорно стремилась все их трудности тащить на своём хребте, а плоды своих тяжких трудов – преподносить на блюдечке с голубой каёмочкой. А ведь для воспитания личности нет ничего вреднее такой вот «манны небесной»…
Глава 20. Как? Ваши дети… пьют?
Отрядный орган самоуправления мы решили назвать «совет семи». Семь дежурных командиров – по одному на каждый день. Все равноправны, нет привилегированного статуса – председателя совета. Уже в октябре перед началом самоподготовки мы проводили ежедневную отрядную линейку. Обязательной линейки была только для нашего отряда. Но приглашали мы всех желающих – из других отрядов. И не только в качестве зрителей: мы давали слово каждому, кто мог выступить по существу. Кроме того, им, младшим, было тоже полезно послушать, как отчитывают на линейке провинившихся старших – их главных обидчиков.
Линейка стала своеобразным органом самозащиты для них, младшеньких…
Их, и, правда, обижать стали меньше – после того, как линейки прочно вошли в нашу повседневность. Уже сам факт, что любой потерпевший мог, не боясь преследований со стороны обидчика, выйти и перед всем строем высказать – без всякого политеса и даже очень громко свои претензии (как у него «Мамочка сожрал яблоко» или «Лиса побила за то, что не стал мыть за неё посуду»), действовал упреждающе. Линейки боялись больше пропесочки в кабинете директора. Угодить в психушку (в порядке наказания) всё же было почётным, а вот стоять перед строем и выслушивать жалобы, вполне, кстати, обоснованные, всякой там мелюзги – ну, это ни в какие ворота не лезет…
Такие публичные разборки не считались фискальством. Линейки тогда нам очень помогли, они дисциплинировали и создавали ощущение общности со всем детдомовским окружением.
Однако не всем эта наша новая затея пришлась по душе – воспротивилась Матрона. Упорно и назойливо даже она требовали и требовала «прекратить безобразие».
– Вот вы всё пыжитесь показать, какие вы не такие, как все, – говорила она взнервленно и с обидой, – а это развивает в детях нескромность.
– Совсем наоборот, – возражала я, делая вид, что не замечаю её тона. – Дети привыкают к ответственности за свои поступки. Что ж здесь плохого? И кто мешает, к примеру, вам проводить такие линейки вместе с нами?