Детский дом и его обитатели
Шрифт:
На что Матрона всё так же нервно отвечала:
– На мой личный взгляд, полезнее спокойно и неброско проводить работу в отряде. Работать тихо, без лишнего шума, но с результатом.
Тут она была в чём-то права. Шуму вокруг нас (и производимого нами) было много, но результаты пока были весьма скромными.
Но по-другому пока не получалось – рутина очень быстро расхолодит детей, и тогда их ничем уже зацепишь…
– Но какая альтернатива? – спрашиваю я в лоб. – Надо же как-то наказывать агрессоров.
– Если вам интересно, я бы на вашем месте оставила Бельчикова пару раз без обеда, а не поможет, то и на ночь в бытовке закрыла бы – без света и права выхода в туалет. Живо шелковый бы стал, уж вы мне поверьте..
– Точно, – даже закричала я гадким ехидным голосом, – а ещё можно «тёмную» устроить руками бывших. Тоже должно сработать. Не пробовали? Только честно.
– Не без этого, – без ложной скромности, и даже с вызовом сказала она.
– Только нам таких методов не надо – обойдёмся.
– Понимаю, вам больше нравится рубить сук, на котором сидите. А представьте себе на минуточку, то завтра детки ваши, не дай бог, конечно, вдруг перестанут вас обожать.
– С чего бы это? – сделала большие глаза я.
– Ну, мало ли… Вдруг вы их сильно разозлите чем-нибудь, лишите удовольствия, не уважите их сиротские чувства… И они захотят вам тогда отомстить.
– Ну и?
– Что они сделают в первую очередь?
– Да, что?
– Расскажут проверяющим дядям и тётям, как жестоко вы с ними обращались. И вся ваша теория «малой крови» полетит коту под хвост… Ваша кровь польётся широкой рекой, ваша, а не чья-то ещё. И свидетели – весь детский дом.
– Да вы что?
– Да, да… Все видели, как вы оскорбляли человеческое достоинство.
– Это что же такое? Мистификация?
– Реальность. Все видели, как вы неоднократно выставляли Бельчикова и Лисковскую на всеобщее осмеяние.
– Ах, вот оно что.
– И это ещё не всё. Вы развращаете детей.
– О!?
– Да, да. Поощряя доносительство. Это факты. Под них можно и соус приготовить: мол, было и продолжение. Тут в ход пойдёт всё – и карцер, и голодовки, и стояние в углу на горохе…
– Ойййй…
– А им поверят. Им, а не вам. Потому что факт наказания зафиксирован публично.
– Какой ужас.
– Да, да. А вот в моей системе всё гладко, комар носа не подточит. Да, я наказываю. Но никто не узнает – кого и как. И то, что они обо мне будут рассказывать, так и останется нелепым вымыслом, будь хоть всё это тысячу раз правдой. А почему?
– Да, почему?
– Потому что нет свидетелей. Подумайте об этом.
Вот такой диалог – обмен, так сказать, опытом.
– Спасибо за совет, но, боюсь, вряд ли смогу им воспользоваться. Не получится, у меня другой педагогический темперамент. И потом, вы, мне кажется, наговариваете на детей. Они вполне могут рассудить, кто им друг, а кто просто товарищ.
– Они добрые и незлопамятные. Да, это так.
Матрона сокрушённо вздохнула.
На том и разошлось, и больше мы к этому вопросу не возвращались. Но уже через три-четыре дня Татьяна Степановна сказала мне примерно так:
– Не стоит так доверять им, этим маленьким негодяям. Они – генетические преступники. А вы же хотите с ними по-людски… Благородие методы не для криминогенной среды.
Тут уже я не стала миндальничать. Они что, сговорились – доставать меня?
– Вести себя подло по отношению к несчастным детям и ещё базу подводить по эту подлость? – сказала я весьма жёстко.
– Это не подлость, а самозащита. Общество будущего должно быть защищено от негодяев.
– А негодяи – это… наши дети?
Но она не дала мне высказаться – к нам приближалась Кира. Татьяна Степановна, повернувшись к ней, вдохновенно лебезила:
– Какая причёсочка у тебя, зайка!
Кира беззаботно улыбалась, а в глазах плясали насмешливые чёртики.
Сказав: «Ну пря…», – она, однако, пошла дальше.
Татьяна Степановна всегда хвалила Киру: за умение «держать» отряд. Она и в прошлом году с Кирой была «в контакте», назначая девочку старшей по воскресной группе. Кира в нашем отряде выполняла «воскресную функцию» – то есть была воскресным дежурным командиром, и это было совсем нелёгким делом.
Мы старались и в воскресенье продолжать налаженную отрядную жизнь. Часто уходили всей группой куда-нибудь на целый день, захватив с собой обед сухим пайком. Нет ничего страшнее, чем безделье. Но воскресный вечер я всё же старалась проводить со своими дочками, и дети снова оставались безнадзорными. Ситуация усугублялась тем, что после пяти в детский дом начинали возвращаться воскресники. Организовать что-либо воскресному воспитателю воскресным вечером было очень трудно, а бывшие, по устойчивой традиции, как раз к вечеру в детдом и подтягивались – провести ревизию гостинцев. И хотя многое изменилось в жизни детского дома за эти полгода, старые традиции демонстрировали устойчивую тенденцию к возрождению – дай только послабление…
Воскресному воспитателю в праздники и выходные легче всего «пасти стадо», и Кира тут была незаменима. В случае чего, она быстро находила способ поставить на место заблудшую овцу. Старших воспитанников дети боялись гораздо больше, чем воспитателей. Этот тандем мне не очень импонировал, однако, пока не было повода решительно протестовать. Но вот однажды случилось ЧП. Было это в конце декабря, через неделю после празднования Дня детского дома – символической даты под названием «годовщина дэ-дэ». Мы в тот день как раз только-только с группой «горнолыжников» возвратились из похода. Было восемь часов вечера, заканчивался ужин, но нам поесть оставили (порции по три на каждого). Идём в столовую, дети румяные, весёлые, воспитательский глаз радостно отдыхает. Переполнены впечатлениями, общительны и милы… спешат поделиться…
И тут навстречу несётся Толик, мой любимчик из первого класса. Обхватив ручонками мои колени, прямо валится мне под ноги.
– Что случилось? Ну, вставай же! – говорю ему и пытаюсь поднять его на руки.
Он опять валится на пол.
– Ну что ты? Что молчишь?
Я наклоняюсь к нему. Страшно волнуюсь, что-то с ним случилось нештатное. Лепечет еле-еле. Язык заплетается. На меня смотрит, но словно не видит.
Тут ещё двое малышей подбегают, за ними Беев. И все перемещаются как-то странно – по синусоиде.