Девочка и пёс
Шрифт:
– Идите за мной, – сказал Бока.
Судья про себя отметил что никаких лакеев возле парадных дверей уже не было и створки распахивали хмурые стражники в круглых шляпах.
Поднимаясь за Бокой по лестнице, Элен оглянулась и посмотрела на Галкута. "В последний раз", почему-то подумалось ей. Он мрачно смотрел на уходящих людей. Его обезображенное худое лицо казалось еще более угрюмым чем обычно. Но поймав взгляд девочки, он чуть улыбнулся, словно пытался её ободрить. И Элен не зная почему, улыбнулась в ответ. Ей стало грустно и тоскливо. Она, Бока и судья вошли в дом и двери за ними закрылись. В огромном холле кроме них никого не было. По лестнице, с ковром и сверкающей балюстрадой, они в полном молчании поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору и остановились возле высокой двери. Элен изо всех сил пыталась унять дрожь. Эти огромные гулкие безлюдные помещения, с тяжелыми шторами на окнах, трепещущим светом ламп, каменными изваяниями в темных
– Ждите здесь, – сказал Бока, с некоторым трудом приоткрыл дверь и исчез внутри.
Судья и девочка остались одни в пустом коридоре.
Мастон Лург переживал странную смесь эмоций. Вроде бы и облегчение от того что вот-вот всё закончится и вместе с тем сожаление, даже какое-то смутное раскаянье. А еще волнение, совершенно непонятное волнение от мысли что он вероятно видит девочку в последний раз и вскоре они расстанутся навсегда. Не понимая что он хочет сказать, он подошел к ребенку:
– Элен, послушай…, – он не знал что говорить дальше, но остро чувствовал что обязательно надо что-то сказать, как-то попрощаться с этой удивительной девочкой.
Элен глядела на него внимательно и серьезно и от этого судье было еще больше не по себе.
– Скорей всего это последний раз, когда мы можем поговорить и возможно мы больше никогда не увидимся…, – судья снова смолк, с каким-то страхом ожидая от ребенка какого-нибудь язвительного замечания. Но девочка молчала и продолжала смотреть на него. – Я прекрасно понимаю, что для тебя я настоящий монстр, и ни в коем случае не собираюсь пытаться убедить тебя что это не так. Я только хочу сказать… , – но он не знал что хочет сказать, он хотел как-то выразить то глубокое переживание что охватило его, хотел дать понять этой вздорной девчонке, что она для него не просто товар, что она давно стала для него чем-то большим, человеком о расставании с которым он действительно по-настоящему сожалеет. На мгновение ему стало стыдно за весь этот слюнявый мелодраматизм, взрослый мужик и стоит тут кривляется перед несмышлёной малявкой. Но и этот стыд нисколько не смог урезонить то светлое томительное чувство, что наполняло его сердце. – Я только хочу сказать…, – "плевать как это прозвучит", решил он, – что если мне всё же доведется в этой жизни иметь ребенка, я очень хочу чтобы он хотя бы отчасти походил на тебя. – И снова ему стало стыдно за свое откровение и он поспешил добавить более сурово. – И пожалуйста помни, что я не единственный монстр на этой земле, будь очень осторожна. Это очень хорошо что ты видишь людей насквозь, но даже этого иногда недостаточно, чтобы уберечься от них. – Ему очень хотелось пожелать ей напоследок счастья, но это прозвучало бы совсем уж нелепо и двулично: сам отдал её практически в вечное рабство властному герцогу, а теперь желает счастья. И он промолчал.
Элен собралась с духом и ответила:
– Я не держу на вас зла, честно-честно. Возможно вас действительно оправдывает то что из всех дорог которые мы выбираем, мы всегда выбираем свою. И согласно своей внутренней природе, слепленной обстоятельствами всей вашей жизни и судьбы вы просто не могли поступить по-другому. Но как бы там ни было, вы совершили большую ошибку, господин инрэ. И мне и правда жаль, что вы не смогли от неё удержаться. – Она вдруг подошла ближе и отчетливо проговорила: – "Ослепленный предчувствием большого счастья, я готов был потерять всё. И потерял."
Мастон Лург похолодел.
– Откуда ты…, – потрясенно начал он.
– Вы записали это на полях вашей любимой книги. Наверно это сказал Эри Ярон и наверно о себе. Но почему-то вы захотели это запомнить.
Мастон Лург молчал.
Появился Бока и приказал Элен идти с ним, а судье ждать здесь. Девочка направилась к огромной двери, но на пороге обернулась и сказала:
– Прощайте, господин инрэ.
– Прощай, Элен, – ответил тот.
Сердце девочки взволнованно забилось, она приготовилась увидеть герцога. Но за дверью никого не было. Она очутилась в очень длинной комнате, занятой высоченными стеллажами, все сплошь уставленные книгами. После показавшегося ей немного странным разговора с судьей, она почему-то чуть-чуть успокоилась. Она решила, что ей удалось убедить судью в том что он совершил ошибку, похитив её, и это доставило ей маленькое удовлетворение. А сейчас, при виде всех этих бумажных книг, которые до Каунамы она встречала разве что только в кино и музеях, она приободрилась еще больше. Ей представлялось что человек прочитавший столько книг, ну или хотя бы приложивший усилия чтобы собрать их все у себя дома, не может быть совсем уж законченным чудовищем и садистом. Это было весьма наивное умозаключение, но всё же оно как-то поддержало её. И тем не менее, когда Бока подвел её к еще одной двери, между стеллажами, стоявшими уже непосредственно у стены, Элен снова ощутила страх. И в который раз сжала в кармане куртки вакуумную упаковку "санитра". Этот безумно сложный, высокотехнологичный
Она вошла в кабинет герцога и дверь за ней закрылась. Бока остался снаружи, в библиотеке.
Девочка сделал несколько шагов и остановилась. Кабинет был громаден и даже отчасти величествен. Паркетный, словно бы глянцевый, пол с геометрическими узорами, большой, могучий мраморный камин, в который девочка могла бы войти не наклонив головы, высокие стены, обшитые лакированными деревянными панелями, широченная, будто парившая в вышине, невероятно изукрашенная металлическая люстра с доброй сотней свечей, просторный, массивный овальный стол с белой окантовкой, изогнутыми изящными ножками и гладкой каменной столешницей, на которой был изображен светлый, пасторальный пейзаж, вид с холмов на некую тихую гавань с лодочками и большим парусником, стрельчатые, устремленные ввысь окна, в обрамлении роскошных расшитых вязью портьер, всё это в один момент навалилось на Элен. Вся эта безапелляционная, демонстративная, вызывающая, громоздкая роскошь, созданная ради одного единственного человека, удивили и обескуражили её.
Портьеры на окнах были раздвинуты и сквозь чистое стекло в комнату лился мягкий, алеющий, уже гаснущий свет вечерней звезды. Возле центрального окна стоял человек и неотрывно глядел на девочку. И Элен, несмотря на все страхи, тревоги и переживания с нестерпимым любопытством уставилась на него. Он был худощав, немного выше среднего роста, с чуть вытянутым, сужающимся от высокого, широкого лба к маленькому подбородку, лицом, на котором внимание в первую очередь на себя обращали небольшие, но весьма выразительные, темные почти до черноты, глубоко посаженные глаза. Глядели они холодно и пронзительно, но в целом приятные, правильные черты его ухоженного, чистого лица немного сглаживали цепкость и жесткость этого взгляда. Томас Халид был гладко выбрит за исключением аккуратной тонкой полоски усиков, которые девочка сочла омерзительными. Его длинные, волнистые, темные волосы, тщательно расчесанные и уложенные, красиво и продуманно обрамляли худое лицо. Черный, приталенный камзол, украшенный тончайшими, сложными узорами из серебряных нитей и с не больше не меньше как алмазными пуговицами и с такими же тремя запонками на каждый манжет, безукоризненно лежал по фигуре. На указательном пальце правой руки пламенел перстень с большим рубином, на груди сверкала булавка с огромным чистейшим бриллиантом.
Элен с волнением изучала ауру мужчины. Каких-либо пугающих расползающихся черных блямб и извивающихся багровых жгутов кровожадности, извращенного сознания, садистских наклонностей, безумствующей злобы и т.п. она не увидела. Но всё же в целом фон ауры был затемнен и издерган. Этот человек определенно не знал покоя и уже не умел получать удовольствие от простых удач бытия, радуясь доброму здравию и солнечному деньку, он мучил и себя и других, увлеченный какими-то запредельными устремлениями. Элен видела холодные, словно кристаллические образования жестокосердия и равнодушия, темно-красные, беспокойно шевелящиеся червячки многочисленных сомнений и безостановочно пульсирующие пятна неуёмных желаний. В этой ауре совсем не было тепла, в ней звучало напряжение и хищность.
Герцог не понравился девочке и ей стало очень неуютно и тревожно.
В его ауре она также увидела две темных четких кляксы, пронизанных желтоватыми и красными прожилками, кляксы слегка шевелились. Одна располагалась в области сердца, другая возле левого запястья. Элен знала что это признаки какой-то болезни или повреждения, но мало в этом разбиралась. На Макоре ей практически не доводилось встречать людей с недугами и о болезнях она знала в основном только из кино и уроков биологии. А потому и не имел большого опыта диагностирования хворей по ауре, хотя некоторые недомогания уже умела определять. Впрочем, информация о том что у герцога есть какие-то проблемы со здоровьем не вызвала у Элен никакого сочувствия и она равнодушно пропустила её мимо своего внимания.
Верховный претор отошел от окна, взял один из стоявших вкруг овального стола мягких стульев, передвинул его на свободное пространство между столом и окнами и аккуратно, сохраняя спину прямой, с достоинством присел на него.
– Подойди ближе, – приказал он.
Голос у него был ровный, с вполне приятной глубиной и звучностью.
Элен подошла и остановилась метрах в трех от сидящего мужчины. Она не смела поднять глаза, всем своим естеством чувствуя как пристально и цепко её разглядывают.