Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Гюго Виктор

ПЕСНЬ СОФОКЛА ПРИ САЛАМИНЕ [502]

Перевод В. Рогова

Достиг я возраста эфеба [503] , Шестнадцати лазурных лет; Война, владычица Эреба, Чей клич — суровый вестник бед, Иду к тебе в ночи беззвездной! И пусть у Ксеркса больше сил, Я твой для славы, битвы грозной И смерти; но молить решил Тебя, в чьем взоре вспышки гнева, Кому пребудет меч слугой: Да будет избрана мне дева Твоей зловещею рукой, Та, что смеется безмятежно, Не ведая житейских гроз, Та, что на мир взирает нежно И чьи сосцы — бутоны роз. Мой черен рок, но я от юной Мук не узнаю никогда — Так благотворна для Нептуна Рассвета яркая звезда. Я крепко обниму ей плечи… О, дай мне сердца жар излить! Готов я пасть на поле сечи — Успеть бы только полюбить. 4 января 1876 г.

502

Песнь Софокла при Саламине. — Древнегреческий поэт-трагик Софокл (496–406 гг. до н. э.) юношей принимал участие в сражении при Саламине (480 г. до н. э.), где афиняне разбили персов.

503

Достиг я возраста эфеба… — Эфеб — в Древней Греции — юноша, который получал право сражаться вместе с взрослыми воинами.

ПОМОЩЬ МАЙОРИАНУ, ПРЕТЕНДЕНТУ НА ИМПЕРАТОРСКИЙ ПРЕСТОЛ

Перевод В. Рогова

Германия. Лес. Сумерки. Лагерь.

Майориан у бойницы. Все пространство до горизонта заполнено несметной ордой.

Человек из орды

Ты хочешь помощи, Майориан. Прими.

Майориан

А кто здесь?

Человек

Океан, составленный людьми.

Майориан

А кто вам вождь?

Человек

Никто.

Майориан

Вас кто-то угнетает?

Человек

Да, жажда с голодом.

Майориан

А кто вы?

Человек

Кто шагает По всем краям земли сквозь темень и грома.

Майориан

Отчизна ваша?

Человек

Ночь.

Майориан

А имя ваше?

Человек

Тьма.

Майориан

Строй ваших колесниц я вижу на равнине?

Человек

Ничтожная их часть перед тобою ныне. То, что скопилось тут, — наш головной отряд. Увидит разом всех один лишь божий взгляд.

Майориан

Чего ж вы на земле желаете?

Человек

Скитаться.

Майориан

До вашего числа возможно ль досчитаться?

Человек

Да.

Майориан

Нашего орла увидеть рати всей — Какой вам будет срок потребен?

Человек

Восемь дней.

Майориан

Что нужно вам?

Человек

Тебе мы нашу мощь предложим. Из ничего создать мы государя можем.

Майориан

Вас Цезарь одолел.

Человек

Кто, Цезарь?

Майориан

Вашу рать, Уверен я, Дентат смог в битве разметать.

Человек

Об этом ты спроси скелет Дентата белый.

Майориан

Сприкс вас погнал.

Человек

Смешно.

Майориан

Побил вас Цимбер смелый.

Человек

У кой-кого из нас побит стальной шелом — И только.

Майориан

Кто ж сюда пригнал вас?

Человек

Ветер, гром, Дождь с градом, ураган, ненастье грозовое, Неистовство стихий — не что-нибудь живое. Сильней нас ничего не знает этот свет. Пред богом робки мы, пред человеком — нет. Нам нужен в мире край, где можем жить раздольно. Нам обещай его — и мы с тобой. Довольно. За нас ты? Мир. А нет — готов к сраженью будь.

Майориан

Я страшен вам?

Человек

Ничем.

Майориан

Известен вам?

Человек

Чуть-чуть.

Майориан

Что я для вас?

Человек

Ничто. Так, человек из Рима.

Майориан

Чего ж хотите вы?

Человек

Земля необозрима, Цель — в бесконечности, и нам всю жизнь идти Туда, где зарево сияет нам в пути, — И там лишь завершит поход свой наша сила.

Майориан

А ты, что говоришь, как звать тебя?

Человек

Аттила [504] . 6 января 1860 г.

504

Аттила (V в.) — предводитель гуннов.

ЦАРЬ ПЕРСИИ

Перевод М. Кудинова

Царь Персии себя охраной окружил. Жил в Исфагани он, в Тифлисе летом жил. Родных своих страшась, он на тропинках сада Расставил часовых из верного отряда. Однажды в том саду взяла его тоска, И вышел в поле он, и встретил старика, Который стадо пас, был юный сын с ним рядом. «Как звать тебя, скажи?» — царь смерил старца взглядом. «Карам, — ответил тот, песнь оборвав свою.— Живу я в хижине, стоящей на краю Ущелья. Вот мой сын, и он моя отрада. Поэтому пою, когда пасем мы стадо, Пою, как пел Гафиз и как теперь поет Саади, радующий песнями народ». Пока он говорил, царь слушал и дивился. А юноша пастух перед отцом склонился И нежно руку у него поцеловал. «Сын, любящий отца! Как странно!» — царь сказал.

* * *

«Свидетель Архилох тому, что средь Афин…»

Перевод В. Рогова

Свидетель Архилох [505] тому, что средь Афин, Охвачен ужасом, сказал судья один: «Уйду приют искать в безлюдье. Прогнил Ареопаг [506] , и страх — владыка дням! Закройтесь, небеса! Здесь чужд закон правам И судьям чуждо правосудье!» То видел Цицерон: один центурион, Меч бросив, Цезарю промолвил: «Гистрион, Твои заветные стремленья Мне ясны. Армия — прислужница твоя, Не я лишь. Нет, тебе не подошел бы я Как исполнитель преступленья». О гений-пария, Макиавелли злой, Ты помнишь, как вскричал апостол пред тобой: «Стыд! Папа над людьми глумится. Он Сатану избрал союзником своим, И агнца твоего теперь, Иерусалим, Сжирает римская волчица». Позора океан глубок, и нет в нем дна, Людская совесть им навек поглощена И скрыта непроглядной мглою, Но на мгновение заметить может взгляд, Как из свирепых волн, что хлещут и гремят, Всплывет утопленник порою. 9 июня 1870 г.

505

Архилох (VII в. до н. э.) — древнегреческий поэт.

506

Ареопаг — высший орган власти в древних Афинах.

СТРАНСТВУЮЩИЕ РЫЦАРИ

Перевод М. Кудинова

Скитались рыцари когда-то по земле. Мелькнув перед толпой, как молния во мгле, Они невольный страх на лицах оставляли И оставляли свет там, где они блуждали. В глухие времена бесчестья и стыда, Когда царили гнет, и траур, и беда, Они, посланцы справедливости и чести, Прошли, карая зло, разя порок на месте. Бежали прочь от них измена и обман, И прятался разбой, и бледен был тиран, Бесчеловечность с беззаконьем отступали Пред неподкупным магистратом грозной стали; Тому, кто зло творил, одна из этих рук, Из мрака вынырнув, несла погибель вдруг. Так воле вопреки людей, что рядом жили, Они суд высшей справедливости вершили, Господни рыцари шли за нее на бой В любом углу земли, везде и в час любой. Горел их свет в ночи, он был защитой хижин И был защитой тех, кто беден и унижен, Их свет был справедлив и мрачны лица их. Но, ими защищен от алчных и от злых, Народ присутствию их радовался мало: Ведь одиночество всегда толпу смущало, Внушают страх все те, кто в мысли погружен, Кто продолжает путь, когда со всех сторон Вой ветра слышится, и на лесной дороге Дождь хлещет по лицу, и ночь полна тревоги. Забрало опустив, объяты немотой, Как призраки, они прошли перед толпой, И гребни шлемов их над миром возвышались. Но кто они? Зачем из мрака вдруг являлись? И шла о них молва: они вершат свой суд И, покарав порок, вновь скроются, уйдут, Как сновидение, они неуловимы… Наездник черный! Пешеход неутомимый! Везде, где при огне сверкала сталь их лат, Где появлялись вдруг, поставив наугад Копье свое к стене, в углу укромном зала, Везде, где тень их пред глазами возникала, Там люди чувствовали ужас дальних стран, Леса мерещились им, бурный океан И смерть, бредущая на близком расстоянье От тех, кто странствует. Казалось, что в дыханье Их боевых коней таится шум лесов. Один лишь ветер знал, где их очаг и кров. Вот этот странник, не король ли он Бретани? Бродил он по горам или в речном тумане? Сражался с маврами иль племя покорил, Чьи крики дикие тревожат сонный Нил? Какой им город взят или спасен? Какое Чудовище истреблено его рукою? Не все их имена смыл времени поток: Бернаром звался тот, другой себя нарек Лаиром… В памяти все эти исполины Будили отзвук битв в пустынях Палестины [507] ; Барон неведомый был в Индии царем; Знамена, рев трубы, великих схваток гром, Сраженья, боги, властелины, эпопея Всплывали в сумраке, над их мечами рея, Напоминали о неведомых краях, О дальних странах, о волшебных городах, Сверкавших золотом, зарытых в мглу по пояс, Напоминали Тир, Солим, Гелиополис… Одни шли с севера, явились с юга те; Была у каждого эмблема на щите, Куда слетелись геральдические птицы. Долг начертал их путь, не знающий границы. Торжественна была их поступь, гул шагов Сливался с вечностью, звуча во мгле веков; Но из такой они пришли безбрежной дали, Что часто ужас окружающим внушали, И отсвет мрачных горизонтов на гербах У смолкнувшей толпы будил невольный страх.

507

…будили отзвук битв в пустынях Палестины… — Речь идет о крестовых походах XI–XIII вв.

ПЕСНЯ КОРАБЕЛЬНЫХ МАСТЕРОВ

Перевод П. Антокольского

На боевой оснастке флота Сверкает наша позолота. Над прозеленью волн крутых Разгуливает ветер шалый. Природа с тенью свет смешала В несчетных бликах золотых. Шквал бешено и прихотливо Ломает линию прилива. Случайность на море царит. Куда ни глянь — игра повсюду. Подобен призрачному чуду Наш раззолоченный бушприт. Волна грозит ему изменой, Но блещет золото надменно — Изделье нашей мастерской. Оно само мишень для молний, Но взор вперяет, гнева полный, В седой туман, в простор морской. Король

взимает дань двойную. Султан, несчетных жен ревнуя, Добычи новой не лишен, — Сегодня на галдящем рынке Рабынь скупил он по старинке, Всех без разбора, нагишом. Белы или чернее сажи Красавицы на распродаже, Все, из каких угодно стран, Товаром станут окаянным. Так входят в сделку с океаном Работорговец и тиран. У деспота и урагана, У молнии и ятагана Хозяйство исподволь растет. Здесь отдыха ни у кого нет: Шторм непрестанно волны гонит, Царь подданных своих гнетет. А мы любым владыкам служим, Поем, трудясь над их оружьем. Эмир, в глазах твоих свинец, — Меж тем как в песне нашей честной, Как в гнездышке, в листве древесной, Трепещет маленький птенец. Природа-мать спокойно дышит И колыбель свою колышет И пестует чужих детей. Пусть наша песня дальше льется, А в ней невольно отдается И гул громов, и стон смертей. Мы лавры с пальмами подарим Владычественным государям, — Но им не задержать зато Ни звездного круговращенья, Ни штормового возмущенья, — Там не подвластно им ничто. Богат цветеньем знойный полдень, Он женской прелестью наполнен, — Здесь вечный праздник, вечный смех, Там от борзых бегут олени… Но мир вблизи и в отдаленье Ханжей отпугивает всех. И если надобно султанам Жить в опьяненье непрестанном, Пускай выходят из игры В разгар грехов, в цвету желаний. Но есть в лесу у каждой лани Темно-зеленых мхов ковры. Любой подъем с пареньем связан. Любой огонь затлеть обязан, Могила ищет старика. Над пляской волн, над пеньем бури, Над зыбким зеркалом лазури Ползут часы, летят века. Красавицы ныряют в волны, Хмельным броженьем, жженьем полный, Мир очарован сам собой. Сверкает море в лунных бликах. Так отражен на смертных ликах Небесный купол голубой. На золотых бортах галерных Ты шесть десятков весел мерных Движенью вечному обрек. Они легко взлетают к высям. Но каждый взмах весла зависим От каторжников четырех.

* * *

«Поэт — вселенная, что в человеке скрыта…»

Перевод В. Рогова

Поэт — вселенная, что в человеке скрыта. В мозгу у Плавта — Рим, рокочущий сердито; Слепой и царственный, увидел Мэонид, Пренебрегая тьмой, что взор его мрачит, Калхаса, Гектора, Патрокла и Ахилла; Терзанья Прометей терпел в душе Эсхила; Рабле вместил свой век; та истина ясна: Все, все мыслители в любые времена, Благословенные певцы-визионеры, Шекспиры щедрые, обильные Гомеры, Вынашивали плод, подобно матерям: Одним рожден был Лир, другим же — царь Приам, Да, каждым гением порождено немало. В пустыню их влекло; в душе у них сияла Бессмертная лазурь, где вечны свет и смех; Порою же тревог, что угнетают всех, Квадриги громовой им слышалось движенье. Поэтов-мудрецов венчало озаренье. Им ясно было все, что зрели пред собой: Для Архилоха был опорой ямб хромой [508] , Услышал Еврипид стенания инцеста [509] . В себе нашел Мольер печального Альцеста [510] , В нем был Арнольф [511] с женой, как сыч и стрекоза, И хохот шутовской, и мудрости слеза. С Кихотом речи вел Сервантес, бледный, нежный; Внял Иов, что шептал Денница, дух мятежный; Дант мыслью пронизал великой бездны мрак; Пляс фавнов на лугу узнал Гораций Флакк, А Марло разглядел под сенью черной чащи Бесовский шабаш [512] , вихрь, неистово бурлящий. От первых дней поэт для мирозданья свят, Когда видения вокруг него парят. Ему трава мягка, пещера не угрюма; Пан топчет мох при нем, не поднимая шума; Когда природы сын мечтами обуян, Она следит за ним; коль есть в лесу капкан, Возьмет его рукав куст на краю тропинки И скажет: «Нет, туда ты не ходи!» Барвинки Трепещут под ногой; по зарослям лесным Возникнет голос вдруг и, еле различим, Прошепчет: «Вот Макбет с Шекспиром! С Беатриче Дант! Это Дон Жуан с Мольером!» Гомон птичий Умолкнет, сникнет плющ, колючки скрыть готов Терновник жалящий, безмолвный строй дубов Дорогу даст, чтоб шли в беседе под ветвями Великие умы с великими тенями.

508

…для Архилоха был опорой ямб хромой… — Поэт Архилох прославился своими сатирическими «ямбами» и даже считался создателем этого жанра.

509

…услышал Еврипид стенания инцеста — то есть кровосмешения; намек на преступную страсть Федры к своему пасынку Ипполиту в трагедии Еврипида «Ипполит Увенчанный».

510

Альцест — герой комедии Мольера «Мизантроп» (1666).

511

Арнольф — персонаж комедии Мольера «Школа жен» (1662) — богатый старик, женившийся на молоденькой девушке Агнесе, которая его обманывает.

512

…а Марло разглядел… бесовский шабаш… — Намек на «Трагедию о докторе Фаусте» английского драматурга эпохи Возрождения Кристофера Марло (1563–1593), представляющую собою одну из ранних литературных обработок народной легенды о Фаусте.

ПЕТРАРКА

Перевод А. Ибрагимова

Тебя уж нет. Но вновь я вижу образ твой То в небесах ночных, то днем — в листве густой. Вовек духовное не помрачится око. Я погружен во тьму. Но в этой тьме глубокой Еще ясней твоя звезда. И мать и ты — Вы обе на меня глядите с высоты… Где красота твоя блистательная ныне! Лаура! Отзовись! Где ты, в какой пустыне? Люблю тебя. Люблю. Жизнь без любви пуста. Когда волшебное «люблю» твердят уста И разливается по нашим жилам пламя, Мы, смертные, равны с бессмертными богами. Бесценнейший из всех даров любви — навек Ушедших видеть вновь, из-под закрытых век, Их возвращать к себе, томящихся в изгнанье, Чтоб снова вспыхнуло угасшее сиянье. Не правда ли, ты здесь, со мною, как всегда? Глаз отвечает: «Нет», а сердце молвит: «Да».

НОВЫЕ ДАЛИ

Перевод А. Ахматовой

Гомер поэтом был. И в эти времена Всем миром правила владычица-война. Уверен, в бой стремясь, был каждый юный воин, Что смерти доблестной и славной он достоин. Что боги лучшего тогда могли послать, Чем саван, чтобы Рим в сражениях спасать, Иль гроб прославленный у врат Лакедемона? На подвиг отрок шел за отчие законы, Спеша опередить других идущих в бой, Им угрожавший всем кончиной роковой. Но смерть со славою, как дивный дар, манила, Улисс угадывал за прялкою Ахилла [513] , Тот платье девичье, рыча, с себя срывал, И восклицали все: — Пред нами вождь предстал! — Ахилла грозный лик средь рокового боя Стал маской царственной для каждого героя. Был смертоносный меч, как друг, мужчине мил, И коршун яростный над музою кружил, В сражении за ней он следовал повсюду, И пела муза та лишь тел безгласных груду. Тигрица-божество, ты, воплощенье зла, Ты черной тучею над Грецией плыла; В глухом отчаянье ты к небесам взывала, Твердя: — Убей, убей, умри, убей — все мало! — И конь чудовищный ярился под тобой. По ветру волосы — ты врезывалась в бой Героев, и богов могучих, и титанов. Ты зажигала ад в рядах враждебных станов, Герою меч дала, сумела научить, Как Гектора вкруг стен безжалостно влачить [514] . Меж тем как смертное копье еще свистело. И кровь бойца лилась, и остывало тело, И череп урною могильною зиял, И дротик плащ ночной богини разрывал, И черная змея на грудь ее всползала, И битва на Олимп в бессмертный сонм вступала, — Был голос музы той неумолим и строг, И обагряла кровь у губ прекрасный рог. Палатки, башни, дым, изрубленные латы, И стоны раненых, и чей-то шлем пернатый, И вихорь колесниц, и труб военных вой — Все было в стройный гимн превращено тобой. А ныне муза — мир… И стан ее воздушный Объятьем не теснит, сверкая, панцирь душный. Поэт кричит войне: — Умри ты, злая тень! — И манит за собой людей в цветущий день. И из его стихов, везде звучащих звонко, Блестя, слеза падет на розу, на ребенка; Из окрыленных строф звезд возникает рой, И почки на ветвях уже шумят листвой, И все его мечты — как свет зари прекрасной; Поют его уста и ласково и ясно. Напрасно ты грозишь зловещей похвальбой, Ты, злое прошлое. Покончено с тобой! Уже в могиле ты. Известно людям стало: Те козни мерзкие, что ты во мгле сплетала, Истлели; и войны мы больше не хотим; И братьям помогать мы примемся своим, Чтоб подлость искупить, содеянную нами. Свою судьбу творим своими же руками. И вот, изгнанник, я без устали тружусь, Чтоб человек сказал: — Я больше не боюсь. Надежды полон я, не помню мрачной бури. Из сердца вынут страх, и тонет взор в лазури. 10 июня 1850 — 11 февраля 1877 г.

513

…Улисс угадывал за прялкою Ахилла. — По древнегреческому мифу, мать Ахилла, зная о его трагической судьбе, спрятала юношу среди дочерей царя Ликомеда переодетым в женское платье. Но хитрый Одиссей (Улисс) под видом купца проник во дворец, и Ахилл, выбрав среди его товаров не наряды, а меч, выдал себя этим.

514

…как Гектора вкруг стен безжалостно влачить. — В «Илиаде» рассказывается, как, мстя за своего друга Патрокла, Ахилл убил в сражении троянского героя Гектора и, привязав его тело к своей колеснице, влачил вокруг стен осажденного города.

1851. — ВЫБОР

Перевод В. Рогова

Однажды мне Позор и Смерть предстали вместе Порою сумерек в лесном проклятом месте. Под ветром бурая ерошилась трава. У Смерти мертвый конь шагал едва-едва, Был язвами покрыт смердящий конь Позора. К нам крики воронья неслись над гребнем бора. Позор мне молвил: «Я Утехою зовусь. Держу я к счастью путь. Иди за мной, не трусь. Чертоги, пиршества, попы, шуты, уроды, Смех торжествующий, что сотрясает своды, Мешки с пиастрами, шелк, пурпур королей, Покорных женщин рой, которых нет милей, И парков рай ночной, где звезд всесильны чары. И славы знаменья, победные фанфары, Что Счастье возвестит ликующей трубой, — Тебя все это ждет. Иди же вслед за мной». И я ему в ответ сказал: «Твой конь зловонен». Смерть молвила: «Я — Долг. И путь мой неуклонен К могиле. Бедствия и горе впереди». Я попросил: «Меня с собою посади». И там, где виден бог сквозь мрачную завесу, Мы вместе в темноте скитаемся по лесу. 30 октября 1859 г.