Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Гюго Виктор

* * *

«Он так ей говорил: Когда бы мы смогли…»

Перевод М. Кудинова

Он так ей говорил: «Когда бы мы смогли, Вдыхая запахи разбуженной земли И словно опьянев от тихого экстаза, Все связи с городом порвать, уехать сразу, Покинув грустный обезумевший Париж, Тогда, неважно где, искать покой и тишь Отправились бы мы вдали от царства злобы, Искать тот уголок, где обрели б мы оба Лужайку и цветы, и скромный дом, и лес, И одиночество, и синеву небес, И песню птицы под окном, и тени сада, И что еще тогда, скажи, нам было б надо?» Июль 18…

НАДПИСЬ НА ЭКЗЕМПЛЯРЕ «БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»

Перевод Бенедикта Лившица

Однажды вечером, переходя дорогу, Я встретил путника; он в консульскую тогу, Казалось, был одет; в лучах последних дня Он замер призраком и, бросив на меня Блестящий взор, чья глубь, я чувствовал, бездонна, Сказал мне: — Знаешь ли, я был во время оно Высокой, горизонт заполнившей горой; Затем, преодолев сей пленной жизни строй, По лестнице существ пройдя еще ступень, я Священным дубом стал; в час

жертвоприношенья Я шумы странные струил в немую синь; Потом родился львом, мечтал среди пустынь, И ночи сумрачной я слал свой рев из прерий; Теперь — я человек; я — Данте Алигьери. Июль 1843 г.

СТАТУЯ

Перевод М. Донского

Когда клонился Рим к закату своему, Готовясь отойти в небытие, во тьму, Вослед за царствами Востока; Когда он цезарей устал сажать на трон, Когда, пресыщенный, стал равнодушен он Ко всем неистовствам порока; Когда, как древний Тир, он стал богат и слаб И, гордый некогда, простерся, словно раб, Перед распутным властелином; Когда на склоне дней стал евнухом титан, Когда он, золотом, вином и кровью пьян, Сменил Катона Тигеллином [474] , — Тогда в сердца людей вселился черный страх, А указующий на небеса монах В пустыню звал сестер и братий. И шли столетия, а обреченный мир Безрадостно справлял свой нечестивый пир Среди стенаний и проклятий. И Похоть, Зависть, Гнев, Гордыня, Алчность, Лень, Чревоугодие, как траурная тень, Окутали земные дали; Семь черных демонов во тьме глухой ночи Парили над землей, и в тучах их мечи, Подобно молниям, сверкали. Один лишь Ювенал [475] , суров, неумолим, Восстал как судия и на развратный Рим Обрушил свой глагол железный. Вот статуя его. Взглянул он на Содом — И в ужасе застыл, встав соляным столпом [476] Над разверзающейся бездной. Февраль 1843 г.

474

…сменил Катона Тигеллином… — Катон — см. прим. к стр. 555. Тигеллин Софроний (I в.) — временщик римского императора Нерона, был участником его оргий, отличался крайней жестокостью; считается виновником пожара в Риме в 64 г. Предчувствуя падение Нерона, изменил ему; приговоренный к смертной казни, покончил жизнь самоубийством в 69 г.

475

Ювенал Децим Юний (ок. 60 — ок. 140 гг.) — римский поэт, сатирик, со страстью обличавший пороки современного ему общества.

476

…И в ужасе застыл, встав соляным столпом… — Согласно библейскому сказанию, при истреблении Содома, бог велел ангелам вывести из обреченного города праведника Лота с женой и дочерьми. При этом им запрещено было оборачиваться. Но жена Лота ослушалась, взглянула на Содом и обратилась в соляной столп.

* * *

«Скупая, чахлая, иссохшая земля…»

Перевод П. Антокольского

Скупая, чахлая, иссохшая земля, Где люди трудятся, сердец не веселя, Чтоб получить в обмен на кротость и упорство Горсть зерен иль муки для их лепешки черствой; Навеки заперты среди бесплодных нив Большие города, что, руки заломив, Ждут милосердия и мира, жаждут веры; Там нищий и богач надменны выше меры; Там ненависть в сердцах, там смерть, слепая тварь, Казнит невинного и лучшего, как встарь; А там снега вершин за маревом туманным, Где стыд и правота живут в ладу с карманом; Любая из страстей рождает столько бед, И столько волчьих стай в чащобе жрет обед; Там — засуха и зной, тут — северная вьюга; Там океаны рвут добычу друг у друга, Полны гудящих мачт, обрушенных во тьму; Материки дрожат, тревожатся в дыму, И с чадным факелом рычит война повсюду, И, села превратив в пылающую груду, Народы к гибели стремятся чередой… И это на небе становится звездой! Октябрь 1840 г.

ЭПИТАФИЯ

Перевод М. Кудинова

Смеялся он и пел, ребенок этот милый. Природа, о зачем его ты взять решила? Имея столько звезд, смеющихся во мгле, Имея столько птиц, что распевают звонко, Зачем взяла ты вдруг у матери ребенка И спрятала его среди цветов в земле? Увы! От этого богаче ты не стала, Не стала веселей… Ты даже и не знала, Что сердцу матери так много значил он И что его уход — великих мук причина. То сердце, как и ты, — бездонная пучина, Но в пустоте ее — одни лишь боль и стон. Май 1843 г.

* * *

«В минуты первые я как безумец был…»

Перевод М. Кудинова

В минуты первые я как безумец был, [477] И слезы горькие три дня подряд я лил. Вы, у кого господь надежду отнял тоже, Вы, потерявшие то, что всего дороже, Отцы и матери, терзались ли вы так? Хотел я голову разбить себе, чтоб мрак Сознанье погасил… Потом я взбунтовался. Глазам не веря, я глядел и предавался То возмущению, то скорби… Я твердил: «Возможно ль, чтоб господь такое допустил И стало б на земле отчаянье всевластно?» Казалось мне, что сон увидел я ужасный, Что не могла она покинуть всё и всех, Что рядом в комнате ее раздастся смех, Что смерти не было и не было потери И что она сейчас откроет эти двери… О сколько раз я говорил себе: «Молчи! Она тебя звала, звенят в дверях ключи, Лишь подними глаза — и встретишься с ней взглядом: Она ведь не ушла, она здесь где-то рядом». Джерси, Марин-Террас, 4 сентября 1852 г.

477

В минуты первые я как безумец был… — Стихотворение написано под впечатлением большого личного горя, пережитого поэтом, — гибели его любимой дочери Леопольдины, которая утонула вместе с мужем, катаясь на лодке. Эта драма нашла отражение в целом ряде стихотворений, включенных в «Созерцания»; некоторые из них приводятся в наст. томе.

* * *

«Когда

мы вместе обитали…»

Перевод М. Кудинова

Когда мы вместе обитали В краю холмистом прошлых дней, Где лес шумел, синели дали И рядом с домом пел ручей, Ей десять лет в ту пору было, Мне тридцать минуло едва… О, сколько свежести таила, Как пахла на лугах трава! Работа легкой мне казалась, Сверкало небо, как венец, И сердце счастьем наполнялось, Когда звала она: «Отец!» Как часто, в мысли погруженный, Я слышал звонкий голосок И, светом взгляда озаренный, От всех печалей был далек. Принцессы вид она имела, Когда мы вместе шли гулять, Цветы срывала то и дело, Мечтала бедным помогать. Когда ж мечта ее сбывалась, Она от всех таилась глаз… О, многим ли из нас случалось Творить добро не напоказ? По вечерам со мною рядом Присесть к столу ее влекло; Не дорожа своим нарядом, К нам бились мотыльки в стекло. В ее речах был звук свирели, Ей были ангелы сродни, На мир глаза ее смотрели, И не умели лгать они. Я жил еще на свете мало, Когда, дарована судьбой, Она моей зарею стала, Моею утренней звездой. О, как луна в небесной сини Всходила, улыбаясь нам! Как мы бродили по долине! Как бегали мы по лесам! А после, возвращаясь к дому, Где огонек мерцал в окне, Мы шли дорогою знакомой, Прислушиваясь к тишине. Мы шли с горящими глазами, И был ее мне лепет мил. Я душу детскую словами Проникновенными лепил. Как взгляд ее тогда был светел! Как мне хотелось ей помочь! Все это, словно тень иль ветер, Мелькнуло и умчалось прочь… Вилькье, 4 сентября 1845 г.

* * *

«Живешь, беседуешь, на облака взираешь…»

Перевод М. Кудинова

Живешь, беседуешь, на облака взираешь, Порою Данте и Вергилия читаешь, Садишься иногда в наемный экипаж И едешь за город, где воздух и пейзаж Тебя в хорошее приводят настроенье; Случайный женский взгляд в душе твоей волненье Рождает; пенье птиц тебя влечет в поля; Ты любишь, ты любим… Счастливей короля Ты просыпаешься, ты окружен семьею, Тебя целует мать, ты говоришь с сестрою, За утренним столом тебя газеты ждут; Твой наполняют день любовь, надежды, труд; Бушует жизнь вокруг, тебя порою раня, Бросаешь ты слова в бурлящее собранье; Пред целью избранной, перед судьбой своей Ты мал и ты велик, ты слаб и всех сильней, Ты повелитель бурь, волна в житейском море, И все меняется, и радость ждет и горе, Ты падаешь, встаешь, упорствуя в борьбе… А после тишина: приходит смерть к тебе. 11 июля 1846 г., возвращаясь с кладбища

* * *

«Я завтра на заре, когда светлеют дали…»

Перевод М. Кудинова

Я завтра на заре, когда светлеют дали, Отправлюсь в путь. Ты ждешь, я знаю, ждешь меня! Пойду через леса, поникшие в печали, Быть от тебя вдали не в силах больше я. И буду я идти, в раздумье погруженный, Не слыша ничего, не видя листьев дрожь; Никем не узнанный, усталый и согбенный, Я не замечу дня, что будет с ночью схож; Не гляну на закат, чьей золотою кровью Вдали окрасятся полотна парусов, И наконец придя к тебе, у изголовья Твоей могилы положу букет цветов. 3 сентября 1847 г.

СЛОВА НАД ДЮНАМИ

Перевод М. Кудинова

Теперь, когда к концу подходит жизнь моя И дело близко к завершенью, Когда разверстую могилу вижу я И грусть за мною ходит тенью; И в глубине небес, где я парил в мечтах, Я вижу вихрь, который ныне Мгновенья прошлые, развеянные в прах, Влачит среди ночной пустыни; Когда я говорю: «День торжества придет», А завтра кажется все ложью, — Я к берегу иду: печаль меня гнетет, Душа моя объята дрожью. Смотрю я, как вдали, над горною грядой И над долиною зеленой, Клок облака летит, летит к стране другой, Вися под клювом аквилона. Я слышу ветра зов и плеск прибрежных волн, Я слышу, как сгребают сено, И сравниваю я, задумчивости полн, Мгновенность с тем, что неизменно. Порою я ложусь на редкую траву, Которая покрыла дюны, И жду, когда луна в ночную синеву Зловеще взор свой бросит лунный. Она всплывает ввысь, пронзив лучом своим Пучину без конца и края, И одиноко друг на друга мы глядим, Она — сверкая, я — страдая. Куда они ушли, мечты угасших дней? Кто знает боль мою и горе? И сохранил ли я свет юности моей В своем завороженном взоре? Я одинок. Душа усталости полна. Я звал — никто мне не ответил. О волны! Может быть, я тоже лишь волна? Не вздох ли ветра я, о ветер? Увижу ли я то, что в прошлом так любил, Иль ночь все это поглотила? Быть может, призрак я, бродящий средь могил? Быть может, вся земля — могила? Или иссякли жизнь, надежда и любовь? Я жду, прошу и умоляю, Последней капли жду и потому-то вновь Пустые урны наклоняю. О, как на прошлое нам тяжело смотреть! Как память нам тревожит сердце! Вблизи я чувствую, как холодна ты, смерть, Засов, чернеющий на дверце. И, в мысли погружен, я слышу ветра вздох, Плеск волн я слышу вечно юных… Как лето ласково! Цветет чертополох, Синея на прибрежных дюнах. 5 августа 1854 г., в годовщину моего прибытия на Джерси