Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Гюго Виктор

ULTIMA VERBA [471]

Перевод М. Донского

Убита совесть! Он, довольный черным делом, С усмешкой торжества склонился к мертвецу. Кощунственно глумясь над бездыханным телом, Он оскорбляет труп ударом по лицу. Коснея в бездне лжи, стяжательства и блуда, Судья ждет подкупов, священник — синекур, И бога своего, как некогда Иуда, В Париже в наши дни вновь продает Сибур. [472] Гнусавят нам попы: «Покорствуйте! На троне Избранник господа и курии святой». Когда они поют, меж набожных ладоней Нетрудно разглядеть зажатый золотой. На троне — негодяй! Пусть он помазан папой, Он дьявольским клеймом отмечен с давних пор. Державу он схватил одною хищной лапой, Сжимает он в другой палаческий топор. Ничем не дорожа, попрал паяц кровавый Долг, добродетель, честь, достоинство церквей; От власти опьянев, он пурпур нашей славы Постыдно запятнал блевотиной своей. Но если мой народ в бессовестном обмане Погрязнет, — может быть, и это впереди, — И если, отказав в приюте, англичане Изгнаннику шепнут: «Нам страшно, уходи!» Когда отринут все, чтоб угодить тирану; Когда помчит судьба меня, как лист сухой; Когда скитаться я от двери к двери стану С

изодранной в клочки, как рубище, душой; Когда пески пустынь и в небесах светила — Все будет против нас, отверженных гоня; Когда, предав, как все, трусливая могила Откажется укрыть от недругов меня, — Не поколеблюсь я! Я побежден не буду! Моих не видеть слез тебе, враждебный мир. Со мною вы всегда, со мною вы повсюду — Отчизна, мой алтарь! Свобода, мой кумир! Соратники мои, мы цели величавой, Республике верны, и наша крепнет связь. Все, что теперь грязнят, — я увенчаю славой, Все то, что ныне чтут, — я ниспровергну в грязь. Во вретище своем, под пеплом униженья, Греметь я буду: «Нет!» — как яростный набат. Пусть в Лувре ты теперь; но предвещаю день я, Когда тебя сведут в тюремный каземат. К позорному столбу вас пригвождаю ныне, Продажные вожди обманутой толпы! Я верен вам навек, опальные святыни, Вы — стойкости моей гранитные столпы. О Франция! Пока в восторге самовластья Кривляется злодей со свитой подлецов, Тебя мне не видать, край горести и счастья, Гнездо моей любви и склеп моих отцов. Не видеть берегов мне Франции любимой; Тяжка моя печаль, но так велит мне долг, Я на чужой земле, бездомный и гонимый, Но мой не сломлен дух, и гнев мой не умолк. Изгнание свое я с мужеством приемлю, Хоть не видать ему ни края, ни конца, И если силы зла всю завоюют землю И закрадется страх в бесстрашные сердца, Я буду и тогда республики солдатом! Меж тысячи бойцов — я непоколебим; В десятке смельчаков я стану в строй десятым; Останется один — клянусь, я буду им! Джерси, 14 декабря

471

Последнее слово (лат.).

472

…и бога своего… вновь продает Сибур. — Сибур Мари-Доминик-Огюст (1792–1857) с 1848 г. был архиепископом Парижским. Поддержал Луи-Бонапарта.

ПЕРЕД ВОЗВРАЩЕНИЕМ ВО ФРАНЦИЮ [473]

Перевод М. Лозинского

Сейчас, когда сам бог, быть может, беден властью, Кто предречет, Направит колесо к невзгоде или к счастью Свой оборот? И что затаено в твоей руке бесстрастной, Незримый рок? Позорный мрак и ночь, или звездой прекрасной Сверкнет восток? В туманном будущем смесились два удела — Добро и зло. Придет ли Аустерлиц? Империя созрела Для Ватерло. Я возвращусь к тебе, о мой Париж, в ограду Священных стен. Мой дар изгнанника, души моей лампаду, Прими взамен. И так как в этот час тебе нужны все руки На всякий труд, Пока грозит нам тигр снаружи, а гадюки Грозят вот тут; И так как то, к чему стремились наши деды, Наш век попрал; И так как смерть равна для всех, а для победы Никто не мал; И так как произвол встает денницей черной, Объемля твердь, И нам дано избрать душою непокорной Честь или смерть; И так как льется кровь, и так как пламя блещет, Зовя к борьбе, И малодушие бледнеет и трепещет, — Спешу к тебе! Когда насильники на нас идут походом И давят нас, Не власти я хочу, но быть с моим народом В опасный час. Когда враги пришли на нашей ниве кровной Тебя топтать, Я преклоняюсь ниц перед тобой, греховной, Отчизна-мать! Кляня их полчища с их черными орлами, Спесь их дружин, Хочу страдать с тобой, твоими жить скорбями. Твой верный сын. Благоговейно чтя твое святое горе, Твою беду, К твоим стопам, в слезах и с пламенем во взоре, Я припаду. Ты знаешь, Франция, что я всегда был верен Твоей судьбе, Я думал и мечтал, в изгнании затерян, Лишь о тебе. Пришедшему из тьмы, ты место дашь мне снова В семье своей, И, под зловещий смех разгула площадного Тупых людей, Ты мне не запретишь тебя лелеять взором, Боготворя Непобедимый лик отчизны, на котором Горит заря. В былые дни безумств, где радостно блистает Кто сердцем пуст, Как будто, пламенем охваченный, сгорает Иссохший куст, Когда, о мой Париж, хмелея легкой славой, Шальной богач, Ты шел и ты плясал, поверив лжи лукавой Своих удач, Когда в твоих стенах гремели бубны пира И звонкий рог, — Я из тебя ушел, как некогда из Тира Ушел пророк. Когда Лютецию преобразил в Гоморру Ее тиран, Угрюмый, я бежал к пустынному простору, На океан. Там, скорбно слушая твой неумолчный грохот, Твой смутный бред, В ответ на этот блеск, и пение, и хохот Я молвил: нет! Но в час, когда к тебе вторгается Аттила С своей ордой, Когда весь мир кругом крушит слепая сила, — Я снова твой! О родина, когда тебя влачат во прахе, О мать моя, В одних цепях с тобой идти, шагая к плахе, Хочу и я. И вот спешу к тебе, спешу туда, где, воя, Разит картечь, Чтоб на твоей стене стоять в пожаре боя Иль мертвым лечь. О Франция, когда надежда новой жизни Горит во мгле, Дозволь изгнаннику почить в своей отчизне, В твоей земле! Брюссель, 31 августа 1870 г.

473

Перед возвращением во Францию. — Гюго вернулся во Францию, после девятнадцатилетнего изгнания, 5 сентября 1870 г., в момент крушения Второй империи, когда прусские войска подходили к Парижу. Стихотворение «Перед возвращением во Францию», написанное 31 августа, было опубликовано в качестве поэтического предисловия к первому парижскому изданию «Возмездия».

СОЗЕРЦАНИЯ

СТАРАЯ ПЕСНЯ О МОЛОДЫХ ДНЯХ

Перевод М. Кудинова

Покой мой Роза не смущала… В лесу гуляли мы вдвоем, Я рассуждал о чем-то вяло, Теперь не помню уж о чем. Идя рассеянно с ней рядом, Я толковал о том, о сем, А Роза спрашивала взглядом: «И это все? А что потом?» Росинки жемчугом горели, Лес предлагал тенистый кров, Все соловьи для

Розы пели, Я слушал пение дроздов. Шестнадцать мне. Я строгих правил. Ей двадцать лет. Полна огня. Хор соловьиный Розу славил, Дроздами был освистан я. Увидев ягоду на ветке, К ней руки протянула вдруг, Но, хмурый и лишенный сметки, Я белизны не видел рук. Сверкали и журчали воды На мягких бархатистых мхах, И ласковые сны природы Таились в сумрачных лесах. Сняв туфли, Роза по колено Вошла в струящийся поток, Но, с нею рядом неизменно, Не замечал я голых ног. Не знал, что ей сказать, и, маясь, Лесною брел за ней тропой; Она шла к дому, улыбаясь И подавляя вздох порой. И, выходя из леса, к людям, Я понял; нет ее милей. Она сказала: «Что ж! Забудем…» С тех пор я думал лишь о ней. Париж, июнь 1831 г.

ДЕТСТВО

Перевод М. Кудинова

Ребенок песню пел. Лежала мать в постели, Агонизируя… Пел беззаботно он. Над ней парила смерть, чьи крылья шелестели, И песню слышал я, и слышал хриплый стон. Ребенку от роду пять лет в ту пору было. Смеялся он и пел, играя у окна; Невдалеке от той, кого болезнь душила, Весь день он пел, а мать всю ночь не знала сна. Уснула наконец: удары смерти метки; И где она жила, поет ребенок там… Страданье — это плод. На слишком слабой ветке Не позволяет бог расти таким плодам. Париж, январь 1835 г.

* * *

«Когда б мои стихи, как птицы…»

Перевод М. Кудинова

Когда б мои стихи, как птицы, Могли бы крыльями взмахнуть, Они вспорхнули б со страницы И отыскали бы к вам путь. Когда б они крылаты были, Как феи, что хранят ваш дом, Они бы распростерли крылья Над вашим мирным очагом. Они над вами бы парили, К вам возвращаясь вновь и вновь, Когда б они имели крылья, Имели крылья, как любовь. Париж, март 18…

ПЕСЕНКА

Перевод А. Корсуна

Вам нечего сказать мне, право, — Зачем же встреч со мной искать? Зачем так нежно и лукаво Меня улыбкою смущать? Вам нечего сказать мне, право, — Зачем же встреч со мной искать? Вам не в чем мне тайком признаться, — Зачем тогда бродить со мной, Зачем руки моей касаться, Томясь неведомой мечтой? Вам не в чем мне тайком признаться, — Зачем тогда бродить со мной? Вам, видно, скучен я? Но сами Зачем спешите вы ко мне? Как радостно и страшно с вами Встречаться вновь наедине!.. Вам, видно, скучен я? Но сами Зачем спешите вы ко мне? Май 18…

ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ

Перевод М. Кудинова

Вечерний ветер, чье дыханье нас ласкало, Принес нам запахи цветов долин и гор; Уснули птицы; мгла простерла покрывало, И ваша юность, как весна благоухала, И ярче звезд ночных ваш загорался взор. Я тихо говорил. В торжественном молчанье Душа запела вдруг, о чем не знаю сам. Я видел пред собой и вас и мирозданье И звездам говорил: даруйте ей сиянье, И говорил глазам: любовь даруйте нам. Май 18…

* * *

«Ты, словно птица, трепетала…»

Перевод М. Кудинова

Ты, словно птица, трепетала, И был стройнее тростника Твой стан, который обвивала Моя рука. Молчали мы, смотря, как вечер Мглой наполняет небосвод, И означала наша встреча Любви приход. В моей ночи со мною рядом Был ангел света и огня, И этот ангел звездным взглядом Слепил меня. Лес Фонтенбло, июль 18…

* * *

«Вздыхает с грустью прежней…»

Перевод М. Кудинова

Вздыхает с грустью прежней Свирель в тиши садов… Нет песни безмятежней, Чем песня пастухов. Стал ветер дуть сильнее, Тростник склонился ниц… Нет песни веселее, Чем песня ранних птиц. Будь счастлива! Чудесней День ото дня живи… Нет в мире лучше песни, Чем песня о любви. Метц, август 18…

* * *

«Мне хорошо знаком обычай…»

Перевод М. Кудинова

Мне хорошо знаком обычай Кричать на всех углах о том, Что есть в небытии величье И думать надо лишь о нем; Обычай прославлять сраженья, Блеск и сверкание клинков, Войну, героев, разрушенья, Мглы опустившийся покров; И восхищаться колесницей, Где колесо одно — Помпей, Другое — Цезарь, что стремится Навстречу участи своей. О, эти битвы при Фарсале И все Нероны всех веков, Нероны, чьи войска взметали Прах мертвецов до облаков! Их прославляют неизменно, О их величии трубя, Хоть все они — морская пена, Что океаном мнит себя. В них продолжают верить слепо, Как верят в блеск и гром фанфар, И в камни пирамид, и в склепы, И в разгоревшийся пожар. Но мне, о мирные аллеи, Но мне, о ветра тихий вздох, Бог певчих птиц куда милее, Чем грозных полководцев бог! Мой ангел, мне под этой сенью, Где нас хранит любовь с тобой, Не бог грозы и исступленья, Влекущий батальоны в бой, Не бог грохочущих орудий И пуль, разящих наугад, Не бог пожаров и безлюдья, А добрый бог милей в сто крат. Он нам любить повелевает И в любящее сердце сам Поэмы первый стих влагает, Даря последний небесам. Его птенцов заботят крылья, Когда взлететь приходит срок, И есть ли зёрна в изобилье У перепелок и сорок. Он для поющего Орфея Мирок, что полон скрытых сил, Мирок, в котором правят феи, В апрельских почках сохранил. Он все предусмотрел заране, Чтобы весной до самых звезд Едва заметное сиянье Лилось из всех поющих гнезд. Взгляни: хоть блещет наша слава Во всем, что создавали мы, И пантеоны величаво Из вековой выходят тьмы; Хоть есть у нас мечи и храмы И свой Хеопс и Вавилон И есть дворцы, мечты и драмы И склепов беспробудный сон, — Так мало б в жизни мы имели, Так был бы наш удел суров, Когда б господь и в самом деле Любви лишил нас и цветов! Шелль, сентябрь 18…