Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
*
Когда Хорьков возвращался к себе, кто-то быстрой тенью прошмыгнул мимо него и скрылся за
палатками. Хорьков вздрогнул и судорожно схватился рукою за кобур нагана.
Но кругом стояла тишина. “Может, померещилось”, подумал Хорьков, отирая ладонью холодный пот,
выступивший на лбу.
Вот и его палатка. Отовсюду слышен богатырский храп. Даже дневальные, и те как будто стоя дремлют,
опираясь на винтовки.
“Все спят”, решил Хорьков и с облегчением вздохнул.
Перед
свертывать собачью ножку. И в тот момент, когда Хорьков языком смачивал кончик бумаги, у самых глаз его
сверкнули два огненных столба и прозвучал гром близких выстрелов.
Хорьков уронил кисет, смял судорожно цыгарку и, точно ловя кого-то невидимого, ничком упал на землю,
судорожно обнимая ее руками.
В лагере поднялась суматоха. В разных местах прозвучало еще несколько беспорядочных выстрелов. Из
ближайших палаток высыпали наружу солдаты. На шум явился сам ротный офицер Нерехин. Роту выстроили.
Солдат начали опрашивать. Но, за исключением Щеткина и Хомутова, оказалось, что никто ничего не знал и не
видел. А Щеткин и Хомутов, по их словам, первые выбежавшие из палатки на выстрелы, утверждали, что
убийство Хорькова дело рук курдов.
— Выбежал я, ваше благородие, — в десятый раз повторял Щеткин, — вижу, господин отделенный упал,
а какие-то два человека в фесках шмыгнули за палатки. Думаю, не иначе, как курды. Я по ним стал стрелять.
Потом подоспел Хомутов.
Каждый раз во время своего рассказа на этом месте Щеткин встречался, взглядом со взводным. Нефедов
почему-то недоверчиво качал головой, но не говорил ни слова.
Ротный распорядился выставить караул у трупа, усилить дозоры, остальным спать.
*
Лагерь давно уже пробудился. Привел себя в порядок. Солдаты отпили чай и занимались чисткой оружия,
платья, белья. В походных кухнях варился первый, после долгого перерыва, мясной обед. По лагерю носились
вкусные, разжигающие аппетит запахи жареного лука и мясного пара. Стоял солнечный день.
В первом отделении третьего взвода, как и повсюду, солдаты занимались чисткой винтовок. Утром
похоронили Хорькова, и солдаты, прочищая стволы, разбирая винтовочные замки, вполголоса обменивались
своими соображениями о таинственной смерти своего отделенного командира.
Никто из них не верил, что это дело рук курдов. Откуда быть курдам в центре бригадного лагеря, вдали
от селений и городов, в шестидесяти верстах от неприятеля? Так думали солдаты, но вслух своих сомнений
никто не выражал. И только один-другой косой солдатский взгляд, точно невзначай, на секунду останавливался
на невозмутимых лицах Щеткина и Хомутова.
Но лица Щеткина и Хомутова, кроме скуки, ничего не выражали.
Возле Щеткина присел на корточках Васяткин. Толстогубое, узкоглазое лицо его сохраняло, как всегда,
выражение внутренней напряженной мысли. Разобранная винтовка была аккуратно разложена у ног его на
шинели.
Солдаты отделения расположились у палаток на камнях, в изобилии разбросанных вокруг, и смазывали,
терли, скоблили железные и деревянные части оружия. Под яркими и теплыми лучами солнца ослепительно
сверкала сталь.
Чья-то тень скользнула по земле у ног Щеткина. Он поднял голову и вздрогнул. Перед ним стоял
взводный Нефедов. Огромным веером черная в седине борода и пышные усы Нефедова были всклокочены.
Пристальный взгляд прищуренных карих глаз, казалось, старался забраться солдату в самые сокровенные
тайники мысли. Руки взводного были глубоко засунуты в карманы мехового полушубка. Розовые щеки
особенно краснели, а широкий нос морщился у переносицы.
Щеткин еще раз взглянул на взводного, потом беспричинно засмеялся. Дергая предохранитель винтовки,
он весело сказал:
— Господин взводный… папаша наш, Михаил Андреевич. Как поживаете? Что, в гости к нам?
— Не мели языком, — сурово оборвал его Нефедов. — Поговорим еще с тобой — будет разговор.
Который Васяткин?
Ему услужливо показали.
— Васяткин, пойди ко мне, — громко приказал Нефедов. — Поговорить хочу с тобой.
Васяткин, улыбаясь, завернул винтовку в шинель, отложил узел в сторону и быстро подошел к взводному.
Отделение насторожилось. Точно повинуясь внутреннему голосу, быстро вскочил на ноги Щеткин и тоже
подошел к Нефедову.
— Куда его, папаша, вести думаешь? — скороговоркой спросил он.
— А тебе что за дело?
— Да так, худо бы с ним не было. А? Парень хороший, и мы за него…
— Отстань! Наряда давно не ел. Поменьше блуди языком.
Щеткин промолчал. Нефедов же, не сказав больше ни слова, вместе с улыбающимся Васяткиным пошел
к своей палатке.
*
— Садись, — сказал взводный, указав Васяткину на свою походную кровать. — Садись и рассказывай.
— Что рассказывать?
— Рассказывай, что отделению говорил вчера.
— Не знаю, что и рассказывать, — с широкой улыбкой ответил солдат. — Вы, господин взводный, лучше
спрашивайте.
Нефедов сделал два шага вдоль палатки, остановился против Васяткина. Глядя в упор ему в глаза,
спросил:
— Из забастовщиков?
— Да, — еще шире улыбнулся Васяткин.