Деяние XII
Шрифт:
– Пообщавшись с ним ровно пять минут и дав ему лобызание в уста, – продолжал разливаться мастер, которому его речь, похоже, очень нравилась, – ты вернешься в этот зал к полуночи и разделишь нашу праздничную трапезу в честь обретения новой сестры. Ты не должна рассказывать нам, что произойдет с тобой в той комнате – это останется между тобой и вождём. Иди же и не бойся ничего, ибо отныне ты кавалерственная дама великого Ордена Саркофага.
Под внимательными взглядами собрания она порывисто подошла к неприметной двери и рванула на себя ручку.
Глаза вновь окутала темень. Мэм не могла распознать размеров и обстановки комнаты.
Череп и череп, этого добра, особенно сегодня, она навидалась достаточно. Но, неизвестно почему, её охватил леденящий страх. Ей вдруг померещилось, что на окровавленном покрывале лежит отрезанная голова Сахиба и смотрит ей в лицо адским взглядом, видеть который вновь она не могла и не хотела.
Первый раз за вечер мужество оставило её. Отшатнувшись, повернулась чтобы выбежать из комнаты, уповая на какую-нибудь ложь, которую придумает для «братьев».
– Не бойся меня, чёрная скво. Я не причиню тебе зла.
Глухой, как из глубокой бочки, и несколько скрипучий голос остановил её, словно впившаяся между лопаток пуля из винчестера.
Она не поверила россказням пьяного Ковбоя о говорящем черепе. И сейчас не собиралась верить. Но ведь «братья» способны были подсунуть ей любой галлюциноген…
Решив, что политика страуса не лучший выход, резко обернулась.
Красное свечение сменилось неестественной синевой, как на старых дагерротипах. И в этой синеве во весь рост стоял до пояса обнажённый мужчина в штанах из оленьей кожи и головной повязке, украшенной двумя орлиными перьями. Черты его лица были грубы и свирепы: широкий нос, низкий морщинистый лоб, тяжёлый подбородок и – длинный, совсем прямой, словно прорезанный скальпелем, тонкогубый рот. Близко посаженные маленькие глаза, пронзительно блестели.
Несмотря на призрачное свечение, он был очень, очень реален, как будто это не призрак шамана и героя чирикахуа-апачей Гоятлайа, прозванного мексиканцами Джеронимо, потому что при его появлении они всегда звали на помощь святого Иеронима – а другой надежды у них не оставалось – явился в мир живых. Нет, он выглядел так, словно это Мэм попала в его мир и предстоит перед ним в виде призрака.
Она даже почувствовала исходящий от него первобытный дух: запах лошадиного и человеческого пота, полевых трав, дыма костра и – крови.
Стояла, замерев от ужаса.
– Ты не в объятиях пейотля, скво, – продолжил вождь, словно читал её мысли. – Я здесь и я хочу говорить с тобой. Я никогда не говорю о важных вещах с этими бледнолицыми, которые приходят сюда, просто пугаю. И с чёрным тоже не стал говорить – он им предан. Но с тобой буду.
– Почему? – пролепетала она.
– Потому что ты не такая, как они, потому что ты не служишь им. И потому что этого хочет Бог.
– Какой Бог? – вопрос возник помимо её воли.
Индеец посмотрел твёрдо и прямо.
– Один Бог смотрит вниз на всех нас. Все мы – дети одного Бога. Бог слушает меня. Солнце, тьма, ветра – все слушают то, что мы будем сейчас говорить.
11
Только прилетели – сразу сели.
Фишки все заранее стоят.
Фоторепортёры налетели –
И слепят, и с толку сбить хотят.
СССР, Ленинград, 31 декабря 1983
Совет Артели очень редко собирался в этом доме. Для заседаний столь засекреченной организщации имелись места более удобные по всем городам и весям Союза. Там можно было быстро собраться, не привлекая лишнего внимания властей и в тайне от противника, и так же быстро рассыпаться, бесследно растворившись на просторах громадной страны.
Но этот трехэтажный, розового гранита, особняк с цветистой полоской мозаики над верхними окнами, особняк в самом центре бывшей столицы, в двух шагах от Исаакия, незаметным назвать было невозможно. Сейчас в нём прозябала какая-то скучная советская контора, но в славные имперские времена им владели люди значительные: директор Царскосельского лицея, пара сенаторов и даже один из убийц императора Павла. Перед самой российской катастрофой одна богатая дама подарила его своему мужу – деятелю из тех, кто усердно катастрофу эту на свою голову приближал: видному члену партии кадетов и депутату Госдумы. Но прославлен дом был не им, а его сыном, ставшим в эмиграции знаменитым, хотя и с оттенком скандала, писателем. Несмотря на то, что его произведения оставались в СССР под запретом, все нынешние обитали дома были прекрасно осведомлены, у кого гостят, и с некоторым пиететом относились к останкам легендарной старины – огромному, во всю стену, зеркалу на площадке второго этажа, чудом сохранившемуся цветному витражу в стиле рококо, а главное – к бывшему будуару хозяйки, высокому помещению с лепниной, дверями резного дуба и умопомрачительным камином, дерзко оправленным в дерево. Разумеется, камин давным-давно не функционировал, да и всё здание требовало основательного ремонта. Но пребывание в нём всё равно возвышало.
Запасной штаб-квартирой Артели дом был уже давно, чуть ли не с самого бегства хозяев за кордон. Но какая-то информация о тайном использовании помещений всё равно просачивалась в администрацию многих сменившихся здесь контор, что ослабляло конспирацию. Потому дом относился к Артели, скорее, как музейный экспонат, напоминающий о грозных временах смуты.
Но сегодняшнее совещание Ак Дэ почему-то назначил именно здесь, а в Артели не принято обсуждать приказы Батыря батырей. Провели обычные спецмероприятия: соответствующим чиновникам были спущены нужные указания, кто-то получил денежное вознаграждение, кто-то дефицитный подарок. По случаю приближающегося Нового года сотрудников конторы распустили засветло. Охрана на эту ночь со здания была снята, сигнализация отключена, и, как обычно бывает при общем сборе батырей, точка была плотно блокирована секретами соработников – пластунов, стражей и снайперов.
На сей раз Совет был в полном составе – Герш Лисунов восседал в кресле у камина, покуривая драгоценную манильскую сигару. В другом кресле основательно укоренился владыка Назарий. Мастер, как всегда, практически, слился со стеной. Остальные сидели за длинным столом посередине комнаты, служащим в конторе для утренних пятиминуток. У дальнего его конца красовалась наряженная ёлочка, чье легкомысленное убранство резко контрастировало с суровым видом сидевшего на месте директора Ак Дервиша.
– Господа Совет, – произнес он негромко, но в резко нарушенной тишине все одновременно вздрогнули. Кроме Мастера, конечно.