Дикая стая
Шрифт:
— Нет! В рыбинспекцию поеду. Там ихняя контора. Принимают, оформляют, случается, выкидывают. Меня смотреть будут, подойду им или нет?
— Дядь Гош, не езди! Слышь, тех мужиков поселковые убили. Я сам видел, как дядьку хоронили. У него вся голова была в дырках от пуль, потому хоронили забинтованным. Вози лучше воду! Водовозов не убивают.
— Любого могут стрельнуть, — не согласился Гоша.
— И не любого! А только тех, кто мешает жить, — спорил Степка.
— Здесь, даже никого не дергая, можешь помехой стать, — взгрустнул поселенец.
—
— Там мне лодку, катер и пистолет обещали выдать. Менты бронежилет приготовили. Так что убить меня сложно будет, да и слово дал. Согласился.
— А ты передумай!
— Нельзя!
— Почему? — удивился пацан.
— Другого дела нет. А как жить без работы?
Степка вздохнул, вошел в открытую перед ним
дверь, разулся и присел на кухне.
Гошка быстро дополоскал белье, повесил его во дворе. Вдруг Степка спросил:
— Почему мамке не сказал постирать у тебя?
— Зачем? Сам справился.
— Чудные вы! Мамка вместе со мной сарай покрыла, крыша протекала. Тоже не стала тебя звать. Ты вместо тетки стираешь… Глупые совсем. Мамка с крыши чуть не упала, а ты в корыте возишься. Нет, я так не хочу! — отмахнулся мальчишка.
— Значит, не нужны мы друг другу, — вздохнул Гоша.
— Мамка сказала, что не хочет тебе навязываться. Я хотел за тобою сбегать, но не пустила. Не велела позорить. Сказала, что и так сплетен про вас много, а сама плакала. Отчего, не призналась, — засопел Степка.
Гошке неловко стало.
— Пока ты еще зеленый. Вот погоди, окрепнешь, станешь мужиком, сам все поймешь.
— А че понимать? — удивился пацан.
— Разные мы с твоей мамкой, потому не склеилось промеж нами ни хрена! — признался Гоша и добавил, — не потянуло друг к другу.
— Чахотки испугался?
— При чем здесь это? Она лечится! Но есть другое, что корнями в бабе сидит. Такое никак не вылечить, не вырвать. Срослась Анна с тем, свыклась, а мне — поперек души.
— Ты про что? Мамка у меня хорошая! — шмыгнул носом мальчишка.
— Я и не спорю! Хоть что-то должно быть в ней путевым, но, кроме того, она — баба! Ты глянь, что там от женщины осталось? Потные морщины и сплошная линялость. Ты глянь на ее волосы и ноги! Она с рождения не причесывалась. Чулки съезжают мешками с колен, ноги тянет за собою как старый хвост. Ни улыбки. Ни смеха, сплошная слякоть на лице. С такой бабой только на погосте сидеть. Глянув на нее, даже жмуры из могил слиняют с тоски. А уж жить с такой только отморозок или псих согласится. Я — нормальный мужик и хочу рядом увидеть такую же. Чтоб от ее смеха стекла дрожали, а улыбка стены грела, не только душу. С унылой бабой в свете не задерживаются, помирают. Нужно, чтоб баба жить заставила, а не была вечной плакальщицей. Понял, кент? — нарезал Гоша хлеб, колбасу и, поставив на стол тарелки, предложил Степке поесть. Но тот задумался и не услышал. Когда поселенец растормошил, мальчишка едва прикоснулся к еде и вскоре заторопился домой.
—
— Маме помочь хочу! Может, меньше уставать станет, — пошел к двери и, оглянувшись на пороге, сказал, — эх, дядь Гош! Я тоже тебя не понял. Думал, в жизни разбираешься, а ты про нее не знаешь ни хрена! Может, оно и хорошо, что вы с мамкой разные. Ладно, пошел я к себе. Бывай, кореш! — махнул рукой, исчез за дверью.
Гоша и не подумал удержать его.
Утром Георгий проснулся чуть свет. Глянул на часы, всего шесть утра, совсем рано, но, вспомнив предстоящее, выскочил из постели. Побрился, умылся, оделся во все чистое, отглаженное еще с вечера и, оглядев себя в зеркале, гордо зашагал в ми лицию.
Завидев его, люди не узнавали водовоза. Гоша сверкал, словно его вытащили из медали. Женщины оглядывались вслед ему:
— А Гошка — видный мужик!
— Эх-х, если б не поселенец, в хахали заклеила б!1
— Иди, бесстыжая! Нашла на кого заглядеться? — долбанула бабка локтем в бок засидевшуюся в девках дочку-толстуху и, оглянувшись на поселенца, подумала молча, глянув на дочь: «Мне б твои годы! Не глянула б, что поселенец, середь ночи в окошко к нему сиганула, а уж там будь, что будет!».
«Это кто ж такой? Откуда взялся? Неужели Гошка? — смотрела на мужика Любка-пекариха. — Вот это да! Видать, нашел бабу! Вон как его вылизала всего!
И куда это он такой сверкающий? Неспроста! Верно, расписаться решил, вот и навел на себя лоск. Но, черт побери, он вовсе не плох! А плечищи какие! Загляденье! — вспомнилась ночь, проведенная с Гошей. — Был бы ты вольным!» — подумалось женщине.
Не сдержавшись, она вышла на крыльцо:
— Гоша, можно тебя на минуту? — позвала вкрадчивым, сладким голосом, не приметив на улице никого из поселковых. :
— Чего тебе? — услышала в ответ
— Ты вечером свободен?
— Смотря от чего? — хохотнул негромко.
— Ну, а если я приду?
— Давай, заруливай! — вспомнилась Любка в постели, горячая, озорная. «Вот только бы успеть воротиться», — подумал Гоша и заспешил в милицию.
Там тоже все удивились.
— Ну, ты, блин, даешь! Вырядился как начальник! Только папку или портфель в руки! Любого за пояс заткнешь. Готовый инспектор рыбнадзора! Кто от такого откажется? — смеялся Рогачев.
У него, помимо Гоши, были свои дела в Октябрьском. Поэтому, указав поселенцу на машину, следом залез в нее сам, сел за баранку, и вскоре они выехали из поселка.
— Ты только смотри, не срывайся там. Не наезжай и не злись на вопросы. Отвечай спокойно.
Никого никуда не посылай и не грози! Слышишь? Води себя пристойно, — просил Рогачев.
– Заметано! Ни одному козлу биографию его не прозвеню. Все равно не дойдет! — согласился Кор- Ноев.