Димитрий
Шрифт:
Ксения была в той странной молельне Димитрия с иконами на четырех стенах. То ли молельня, то ли картинная галерея, готовая к вывозу. Ксения вышла к дьяку, оставив дверь приоткрытой. Не хотела ли, чтобы Бог свидетельствовал? Дева не винилась. Ее взяли, с ней жили, она полюбила. Ни до, ни после Димитрия она не знала и не узнает мужчин. Будь другой, она бы и ему стала верна. С вселенской покорностью Ксения подошла к лавке, где сидел Власьев. Положила голову на доску рядом с его коленами. Старик не удержался и дрожащей рукой тронул пылающую под русыми волосами голову:
– Ты не знала, а я ведь занимался тобой еще при батюшке, -
– А я и никогда не верила на батеньку оговорам, - кротко отвечала Ксения.
– Ах ты, дитя!
Заскрипели половицы. Вошли с молитвою на устах Марфа Нагая и пять инокинь Вознесенского монастыря с чаном и ножницами.
Сняли кокошник, русые девичьи волосы упали на пол. Марфа сгребла их в чан. Христианка, она сожжет с проклятием.
Ксению стригли Ольгою в Воскресенский Горицкий монастырь на Белоозере.
На Кремлевской стене ясной ночью стояли две фигуры: Димитрий и Басманов. Веяло вселяющей сладкие надежды прохладою – признак уверенно шагающего мая. Справа плыла река, туго черная, без московского берега, из-за стены невидимого. С одним – ордынским, где блистали огни по-над живым мостом и далее, редкие, в теремах да шатрах окаянных. Зато за Пустой площадью ненасытным весельем гудел Китай. Шатались и носились пьяные всадники. Какие-то гуляки собрались у рогаток, закрывавших въезд к храму Покрова-на-Рву и нетрезво судачили, с выкриками, приплясом под неровный звук сопели. В самом Кремле на Соборной площади обездвижили белые соборы. Тут караулили наемники, ни с кем не болтавшие, никого к приказным избам, Думе, покоям царя не подпускавшие.
– Видел я Марину Юрьевну, и чего?! – говорил Басманов. Снежно-розовое натянутое лицо его в окладе черной бороды, было обращено к Димитрию. Царь, природно обиженный растительностью, косился на завидную бороду, вынужденно слушая хмельную смелость первого своего пособника. Димитрий избегал глядеть в глаза Петру. С бороды опускал глаза на крепкую грудь, где у Басманова блистали две золотые медали: ранняя от Годунова с Борисовым же и профилем за войну с Димитрием, геройскую оборону Новгорода - Северского, поздняя – от Димитрия, с его царским портретом, за сдачу войска.
– Чего? – подначивал Басманова Димитрий, как потакают человеку, от коего спешат отвязаться.
– Ты прости меня, Димитрий Иоаннович, ни кожи, ни рожи!
Тяжким перегаром несло от Басманова. Димитрий тащил из кармана ферязи душистый платок, отирал ноздри.
Басманов обводил рукой город:
–
– Все решено, Петр Федорович…
– Какого ляду решено! Что обещался ты – похерим! Власть на то, чтоб обещать, не давая. Иоанн Васильевич, коли обещал, так ждали семь лет и с гулькин нос. Он твою мать в мгновенье ока на английскую королеву бы сменял, а Марина – она королева. По нашим местам, она матери твоей Нагой стоит, да не более. На ней жениться, коли кто повыше отказал. Так ты не спрашивал. Ни к дочерям, ни к сестрам императора, не посылал. Ну, польский король сестру свою выдал, так еще кто остался голубых кровей.
Димитрий отодвинулся:
– Сам признаешь: отец мой женился на таких, как Марина.
– Так он на безрыбье, а ты и не искал! Имеешь перед собой Мономахов дом, всех ясноглазых по теремам сидящих, и равняешь их с малорослицей Мнишекова Дома. Где Мнишеки, а где Мономах? В своем ли ты разуме? Народ против поляков. Кто поддержит нас?! Иоанн Васильевич двадцать лет с ними воевал. Твоего единокровца брата Ивана убил по спору за Псков, а ты в вено Марине без боя обещался…
– Псков я не отдам!
– Да не прилип ли ты сердцем, Димитрий? Царям то негоже, да и редкая птица прилипка навек. Чем взяла? Что иностранка? Чем у них слаще? Не две ли дырки? Не по четыре ли груди?!
– Ах, Петр!.. Как ты можешь?
Басманова шатнуло, что он удержался за Димитрия. Со стороны показалось: держит его за грудки.
– Мы повязаны с тобой Димитрий… Иоаннович. Ой, как накрепко повязаны. И ежели тебя с Мариной смерть разлучит, то со мной! Куда ты, туда я. В моем животе твоя выгода. И кабы ты грамотно рассудил, женился бы ты на Ксении Борисовне. Полгода ты с ней валандался. Жил как с женой невенчанной. Народ, бояре, попы знают. Вот бы и обвенчаться! Годуновских прихвостней, все его мелкое и среднее московское шляхетство соединили бы с нашей чернотой, перебежчиками, подлостью – вот была бы сила! Не разобьешь. Мариной выбиваешь ты опору из- под ног.
– Отец ничего не боялся! Всех дразнил. Заметит, хотят – обязательно сделает наоборот. И его слушались!
– А ты отец?! Ты, Дима, отец?!! – Басманов волком чуял смертельную опасность, то возгоняло его силу до наглости.
Казалось, Димитрий взвесил обстоятельства, огляделся легко пьяным умом, заколебался, ища себе оправдания:
– Ксению сейчас стригут. Мы не поспеем.
Артистическая натура Димитрия разыгралась. Перед умственным взором встала красочная картина непреодолимого препятствия. Он заговорил со сдержанным порывом, скрытою насмешкою над Басмановым:
– Ты как представляешь: мы сейчас в полночь возвращаемся ко мне в покои. Видим монашек стригущих Ксению, молящихся вместе с нею, гимны поющих. Кричим: не сметь! А они уже поспели, и моя мать оборачивается с ножницами в одной руке, и русыми волосами – в другой.
Басманов хмыкнул. Потом – хуже: перегнувшись через Кремлевскую стену, сплюнул, блеванул:
– Мы можем идти медленно или лечь спать прямо тута… Дело Димитрий… Иоаннович в желании. И остриженные волосы прирастут, и бабки заткнутся, и мать, коли нужно. А без надобности, волость пиши!.. Я ж к тебе тоже не по любви к Иоанну Васильевичу пристал. Как люто казнил, он моего отца, кто не ведает!