Димитрий
Шрифт:
Случившийся на сходе астраханский владыка Феодосий затряс на Димитрия посохом. Посыпал анафемой. Царь сказал ему с сердечной болью:
– За что же ты прирожденного своего царя называешь Гришкой Отрепьевым? Позвать тебе Гришку? Он тут.
Феодосий отвечал:
– Нам ведомо только то, что ты теперь царствуешь. Бог тебя знает, кто ты такой и как тебя зовут.
Димитрий эффектно вздыбил коня. Соскочил на крыльце, бросил конюшему Нагому поводья. Поднимаясь в верхние покои, он видел в окно, как терзали заговорщиков. Слышал душераздирающие вопли, стоны. Димитрий сказал Басманову про самосуд:
– Ни чести, ни законности!
Басманов сдержанно сказал, что по-другому с сим народом нельзя. По просьбе царя, он сбежал по ступенькам вытащить из побоища астраханского владыку.
И вот люди, подобно Басманову, связавшие судьбу и благополучие с Димитрием, взялись царским именем подавлять любое возмущение, зарождавшееся на Москве. Вырывали корни. В короткий срок самым распространенным наказанием стало – за истинное или мнимое оскорбление царского достоинства. Назови кто-нибудь царя не настоящим, тот и пропал. Подзуженная сторонниками Басманова толпа устраивала уличные расправы, уничтожая врагов. Среди прочих схватили дворянина Петра Тургенева и мещанина Федора, возмущавших против Димитрия, называвших его Антихристом и любимцем Сатаны. Московская чернь растерзала смутьянов, приговаривая:
– Умираете за дело!
Власти расселили Чудов монастырь, где в пику царю больше всего трепались про Отрепьева. Были приняты меры против семьи Григория, то ли недовольной за малую от него поддержку, то ли пугавшей, что укажет на лжецаря без мзды. Дело темное. Но дядю – Смирного-Отрепьева, посылавшегося к Сигизмунду для уличения племянника, с Димитрием не встретившегося, брата и мать, вдову Варвару удалили от политических игрищ в Сибирь.
Партия Шуйских нашла, чем ответить. Поляки трепали, что Сигизмунд лишь по видимости любит Димитрия. Взяв то на вооружение, бояре отправили в Краков посланцем Безобразова с письмом от уважаемых старейшин России, что народ предпочел бы неведомому Димитрию Сигизмундова сына Владислава. Через какого-то шведа передали в польский Сейм, будто мать Димитрия признала его под пытками. Де, не сын он ее. На московском престоле обманщик.
В самом Кремле опять бурлили стрельцы. Стрелецкий голова Григорий Микулин показательно сажал на колы новых смутьянов.
Дьяк Тимофей Осипов несколько дней говел дома, приобщился святых и Тайн, прошел в Думу и перед всеми боярами назвал царя Гришкою Отрепьевым, рабом греха еретиком. Осипова схватили. Его, как прежде стрельцов, пытал Басманов. Дьяк никого не выдал. Его посадили на кол без сообщников.
Проживший ум царь Симеон на людях сказал: Димитрий – не сын отца. Симеона обвинили в неблагодарности. Тут же сослали на окончательный постриг в Соловецкий монастырь.
Тут-то в Москву пришло неожиданное письмо из Краковской академии. Польские жолнеры собирались низложить Сигизмунда и избрать Димитрия королем обоих царств. Речи и Москвы. Говорили, что шляхетскую молодежь подговаривал Станислав Стадницкий, человек Мнишекова клана, воодушевленного успехами ставленника до потери чувства реальности. Сметливые наблюдатели грешили на короля: не он ли сим анонимным письмом испытывал ставленника своих ляхов, взыскивал вины? Так или иначе, Сигизмунду в его медовый месяц подсыпали хлопот.
Литовский канцлер Лев Сапега сказал на Сейме сенаторам:
– Если подобные послания зачастят из нашего королевства в Москву, ничего хорошего ждать не придется.
Не помнили, когда еще столица веселилась, как в тот год. Всякий день казался праздником. Смиренный вид, синяя или темная одежда почитались на воцарение худой радостью. Кто и плакал в домах, по улицам должен был ходить или ездить, смеясь. Угождая царю, наряжались в лучшие шубы, из-под коих выглядывали атласные штаны и сафьяновые сапоги. Бояре щеголяли горлатными шапками, боярские отроки, дворяне, жильцы, средние и мелкие чины – остроконечными меховыми шапками. Простонародье доставало береженые на свадьбы и похороны азямы и зипуны.
Рыло по выгоде - астролог внушил Димитрию: тому царствовать никак не меньше - тридцать четыре года. Димитрий верил или изображал, что верит. Кремль гулял. На площадях выставлялись угощения на неубираемые столы. Димитрий разрешил жениться, у него не спрашиваясь уже не только Мстиславским и Шуйским, но вообще – всем, кто хотел. Ни короткое вдовство, ни ранний возраст долее не служили ограничением. Димитрий переезжал с одного свадебного застолья на другое, выступая посаженным отцом на до тридцати свадеб каждодневно. Немцы, ляхи, казаки, московиты часто женились притворно, спеша от щедрот государя получить приданное невесте и себе награду. Столь же щедро Димитрий крестил новорожденных. Его обманывали, приносили подкидышей.
Продажа предметов роскоши: шуб, золотых и серебряных цепей, монист, подвесок, икон, лампад, риз, утвари, изощренной еды увеличилось среди непрерывного празднеств до нельзя. Распущенные, но не уехавшие, принявшие русскую службу перекати – поле иноземцы на избыток монеты царя покупали на расточение, впрок и на вывоз. Развелось несметное количество лавок, ранее ограниченных: вина предлагались заморские выдержанные, полотна из Фландрии, сталь для клинков – лишь Дамасская. В банях мылись из серебряных шаек. Пили и ели с блюд соответственных. Даже московские псы ожирели, ленясь. Не кидались за санями и всадниками, не рвали под торговыми рядами требухи и брыжеек. Зевали на белое мясо.
В веселые дни Димитрий простил наказанных Шуйских. Их вернули, отдали, чего на казенных складах не покрали, не продали.
Следствием неудачных стрелецких заговоров стало склонение его к избранной иноземной охране. Триста всадников повсюду ездили с государем. Каждой сотней командовали капитаны: француз Маржерет, ливонец Кнутсен и шотландец Вандеман. Наемники были одеты в камку и бархат, вооружены алебардами и протазанами, секирами и бердышами с золотыми двуглавыми орлами на древках, с кистями золотыми и серебряными. Чтобы не предал, каждый воин получил поместье и сорок – семьдесят рублей содержания.
Хотя иезуит Рангони и воскликнул на коронации Димитрия: «Мы победили!», молодой царь, пусть окруженный иноземцами и наемниками, не торопился исполнять обещания, данные Сигизмунду и папистам. Костелы и школы не открывались. Лютеранская кирха в Немецкой слободе за Яузой считалась достаточной, чтобы протестантские священники проповедовали там по очереди.
Димитрий противился быть совсем послушной куклой в руках Сигизмунда. После неудачи затребовать принца Густава, король через своего секретаря Гонсевского потребовал выдать амбассадоров мятежника Карла. Димитрий не выдал шведов, не собирался признавать поляков представителями еще и Швеции, хотя с подачи Кракова в Стокгольм королю Карлу IX ушло такое письмо: