Димитрий
Шрифт:
Тела Марии и Феодора успели выставить в Михаила Архангела. Московиты плакали, жалели, сокрушались. Извлекли из могилы Бориса. Из серебряной раки переложили в деревянную. Вместе с сыном и женой погребли в Сретенском монастыре святого Варсонофия.
Димитрий полагал: достаточно изгнать из России сто прежних правящих семей, как страна немедля переменится. Жизнь освобожденного народа зацветет. Свержение Годуновых звало налаживания порядка, на что он с наемным войском и торопился.
Мстиславский и Шуйские засвидетельствовали высочайшее почтение в Тульской ставке. С земными поклонами в ноги претенденту положили государственные печати, ключи от государственной казны, царскую одежду и доспехи.
Тульский двор Димитрия был вольным разноплеменных охотников сборищем. Наехавших бояр там оскорбительно понатыкали. Вина – богатство и прошлая власть. Особо наградили тумаками Андрея Телятевского, в пьяной смелости посередь воровской станицы ни с того, ни с сего вдруг засомневавшегося в государевой личности.
11 июня Димитрий продиктовал в российские города следующее письмо: «Я есмь Димитрий Иоаннович, невидимой силою от злодея Бориса укрытый и втуне созревший, правом наследия сажусь на государстве Московском. Поручаю духовенству целовать мне крест синклиту, чинам и народу. Городские воеводы одновременно пусть берут мирские клятвы на верность царице-матери моей инокине Марфе Федоровне. В даваемые клятвы включить особо: служить нам без измены, сыпать отравы не думать. Касаемо жены, дочери и Борисова сына Федьки, ни с кем из Годуновых не сноситься. Никого вне особого указа не убивать, не мстить. Далее жить в мире и тишине. На службе прямить и мужествовать неизменно».
Претендент успел заняться внешней политикой. Узнав о проезде английского посла, велел остановить, Борисовы и Феодоровы письма изъять, заменить собственными. Пояснить: в России новый законный царь – Димитрий. Английские купцы скоро получат новые выгоды. Царь, движимый собственным и отцовскими к Британии пристрастием, после церемонии венчания незамедлительно отправит в Лондон знатного сановника для заключения с Иаковом союза военного и торгового.
Желваки заходили на бледном лице претендента, когда он узнал, что указ его грустною половиною опережен: царица Мария и Феодор II мертвы. Суматоха развлекала, ход событий неумолимо влек. Игрок, рискованной картой сорвавший банк, в мгновение ока оказался окруженным сотнями относительно честных и законченных пройдох, взявшихся умно подсказывать, как транжирить блестящие перспективы, прививая не к его, а их интересу. Навозом восстания поспешили окучиваться без того жирные боярские сады. Бояре, дворяне, тиуны стекались в Коломенское, где раскинул шатры претендент. К походному трону рекой влекли хлеб-соль, златые кубки, соболей, вынесенную из дворца и Годуновских домов краденую утварь.
Единодушно возглашалось:
– Димитрий, иди и владей достоянием предков! Святые храмы, Москва и чертоги отца ожидают тебя. Уже нет злодеев, земля поглотила их. С тобой настало время мира, любви и веселья.
Претендент кивал брать дары. Он милостиво прощал наместников прежних двух царей, обещал сохранить места. Голосовавших за узурпатора журил. В будущем станет по-старинке: восстановленная династия, а не выбор. Сановники, священники и народ верноподданно умилялся. Смущали поляки, хохлы да казаки. Они нагло ухмылялись, играя саблями за спиной государя. Наемная вольница хорошо знала про династии. Поляки и Литва выбирали короля, разбойники и казаки – атаманов.
Немецкие капитаны приехали с челобитной. Мы верны любому русскому царю, прости нашу отвагу под Кромами. Претендент хвалил немецкое воинское умение, желал видеть бойца, державшего штандарт в Добрынской битве. Соизволил положить руку на грудь, славя неустрашимость. Немцам обещали сохранение в службе.
Презрительное отношение к подносителям выскакивало, когда походный трон пустовал, а дьяки одно приказывали складывать подарки в подножие. Вместо утомленного приветствиями Димитрия подчас сидел кто-то другой, то Отрепьев, то какой-нибудь поляк. Подобного никогда ранее на Руси не допускалось, и народ терялся кто царь. Пускались нелестные слухи. Бывало на троне сидел сам претендент и, будучи в не в настроении, или наоборот – в приподнятом хмелю, в глаза глумился дароносцам. Едва приняв, тут же передавал неценные подарки казакам или полякам, которые затевали шуточный или серьезный дележ. Все же влюбленные в Рюрикову монархию сердца ухитрялись в этом заметить характер Иоанна Васильевича. Тот уж как не изголялся! Природный царь.
Из Серпухова Димитрий ехал уже в предоставленной Василием Шуйским богатой карете. Подле Коломенского на зеленом лугу ждала новая делегация. Попы, монахи, купечество, люди посадские пришли поклониться чуду. Обретенному царю преподнесли хлеб-соль, ткани, меха, золото, серебро. Без брезгливости Димитрий обнимал убогих и сирых, молвя:
– Я не царем вам буду, но отцом. Прошлые ваши заблуждения мною забыты. Вовеки не помяну, что служили Борису с сыном. Буду любить, буду жить на пользу и счастья моих любезных подданных.
20 июня был прекрасный летний день. Претендент въехал в Москву с продуманной пышностью. Впереди царя ехали в начищенных доспехах, с белыми ангельским крылами за спиной, в алых кафтанах поляки. После – литаврщики, трубачи, сопельщики, все музыкальные изрыгатели. Далее – дружина наших отборных всадников с копьями и пищалями. Заложенные шестернями колесницы. Пустые богато украшенные верховые царские лошади. Потом шли пешие: барабанщики, стрельцы, крестный ход.
Димитрий с непокрытой головой ехал в великолепном заграничном одеянии, со сверкающим на шее ожерельем, прикрывавшем некрасивую полосу загара, полученного в битвах и походе. За ним – шесть десятков бояр и князей. Дружина литовская, прощенные немцы и казаки донские и днепровские.
Торжественный гром оркестра накрывали сорок сороков московских колоколен. Ничего не было слышно, но в разинутых ртах читались славицы. Иноземные кони шарахались от лежавших в пыли толп. Люди на краткий миг поднимали освещенные благоговением лица. Словесные обрывки составлялись:
– Здравствуй отец наш родной, государь и великий князь Димитрий Иоаннович, Богом спасенный для нашего благоденствия! Сияй и красуйся, о солнце России!
Димитрий оглядывался на Мнишековскую родню, стыдился низменного варварства происходящего и, сорвав голос, кричал, чтобы встали с колен, не унижали человеческого достоинства. Кто слушал его?! Его приказы встать еще более умиляли. Ему бы целовали руки, если б он убивал подданных.
Вдруг, когда Димитрий переехал Живой мост и уже готовился въехать в Москворецкие ворота, взвился полуденный вихрь. Плавучие мостки закачало. Всадники припали к конским гривам, стараясь усидеть. Пыль вилась столбами. Сорванная листва, ветки били в лицо. Произошло замешательство. Суеверные московиты в ужасе закрестились:
– Спаси нас, Господи, от беды, Это худое предзнаменование для Димитрия.
Плохое предзнаменование для России видеть было бесполезно, хорошее исключением приключалось.