Димитрий
Шрифт:
Отроку царю Феодору Борисовичу оставалось с тоской выглядывать в узкие Кремлевские окна на Красную площадь. Там собирались толпы, то ли привычно торгуя, то ли ожидая первых Димитриевых денежных раздач. Периодически красные кафтаны стрельцов рассекали сборища, хватали не уклонившихся говорунов, тащили в Разбойный приказ к Семену Годунову на допрос и расправу. Прелестные письма Димитрия находили под прилавками, в карманах, за пазухой, в кадках с капустой. В самом Кремле в них пироги заворачивали. «Я- истинный!» - гремела бумага. – «Взашей гоните шельмеца, сына моего гонителя, узурпатора, убийцы!» Феодор морщился. От него скрывали правду. Войско не изменило, оно в силе. Скоро Басманов приведет на Соборную площадь самозванца в цепях и с разорванными ноздрями. Царь Феодор собирался жениться и спрашивал, отчего медленно везут ему двенадцатилетнюю грузинскую принцессу Елену. Ее отец – князь Юрий правил Карталинией (западной Грузией). О браке сына с его дочерью при жизни успел договориться Борис. Требовал прислать портреты лондонских красавиц. О том тоже успел похлопотать с покойной Елизаветой Английской многовариантный папаша.
Старые вельможи отца примкнули к Феодору. Проживи этот слабохарактерный юноша долее, мы увидели бы его покладистой игрушкой дядьев. Феодор часто вспоминал отца. Он воспитал его царствовать, но до личностного подавления. В Кремле ждали конца.
Димитрий же не терял минуты: слал в Красное село расторопных дворян Плещеева и Пушкина соблазнять народ всякими будущими благами: налоги умирялись. 1 июня Красное село присягало в церквах на службу Димитрию.
В тот же день какой-то бродяга бесстрашно влез на Лобное место, бесстрашно зачитав народу новую Димитриеву грамоту:
– Не вы ли, московиты, клялись не изменять отцу моему Иоанну Васильевичу и потомству его в веки веков, а взяли Годунова? Не упрекаю, ибо думали, что нет меня, умерщвлен я прихотью захватчика престола в моем младенчестве. Не пробил тогда час разоблачения Борисова лицемерия. При брате моем, Феодоре Иоанновиче, Годунов уже самовластвовал. Жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы колеблетесь: я ли, спасенный Богом, иду с любовью и кротостью. Драгоценная кровь пролилась. Неведение и страх извиняют вас. Судьба решилась: города и войско мои. Дерзнете ли на возобновление междоусобной брани в угодность Марии Годуновой и сыну ее? Им не жаль России: они не своим, чужим владеют. Упитали кровью землю Новгород - Северскую, ныне хотят разоренья Москвы. Вспомните, бояре, воеводы, люди знаменитые, что было от Годунова вам? Опала и несносное бесчестие. Дворяне и дети боярские, чего не натерпелись в тягостных службах и ссылках! Купцы и гости, сколько утеснений имеете в торговле, какими неумеренными пошлинами отягощаетесь! Мы пожалуем беспримерно: бояр и сановитых мужей – честью и новыми отчинами, земли на Руси предостаточно; дворян и приказчиков – милостью; гостей и купцов – льготою; весь народ – непрерывным течением дней мирных и тихих. Поддадитесь ли на непреклонность? От моей царской руки одно не избудете. Иду с сильным войском, своим и литовским. Так не только россияне, но и чужеземцы, признав меня, в правде жертвуют жизнью. И неверные ногаи просились ехать за мною, я велел им остаться в степях, щадя Россию. Страшитесь гибели временной и вечной! Страшитесь ответа в Божий Страшный суд! Смиритесь и немедленно пришлите митрополитов, архиепископов, мужей думских, больших дворян и дьяков, людей воинских и торговых бить мне челом как вашему царю законному.
Народ слушал гонца и болтал:
– Войсковые бояре и воины не могли поддаться ложному Димитрию. Царь идет к Москве. С кем стоять против истины и за кого – опостылевших Годуновых? Не о чем думать: должно прибегнуть к милосердию победителя.
Вече на Лобном месте колебалось и звало патриарха, чтобы он, сказав свое слово, направил народ в ту или иную сторону. Но Иов сидел с верными младому Годунову боярами во дворце. Слышал шум, благословлял разогнать изменников и плакал.
Федор Мстиславский, Василий Шуйский, свежее прощенный опалы Богдан Бельский вышли из Спасских ворот, поднялись на помост для народного успокоения. Их голоса заглушили криками:
– Время Годуновых миновало! Да здравствует царь Димитрий!
Толпа опрокинула боярских охранников и рванула через раскрытые ворота в Кремль. Вломились во дворец и поспешили грабить. Мария, печалясь о сыне, валялась у мятежников в ногах. Не касаясь ни ее, ни Феодора, те думали о наживе. Тащили золотую и серебряную утварь, меха, обдирали шелковую обшивку на стенах и седалищах. Уносили сундуки, срывали светильники. За столовые ножи и вина сцепились дракою со смертоубийством чудовищным.
Бояр тягали за бороды, рвали летние кафтаны. Ругаясь и плюясь, они бесстрашно вернулись в покои и вместе с оставшейся послушной стражей проводили Годуновых в их дома, стоявшие в Кремле. К домам Сабуровых, Вельяминовых и других царских родственников, живших неподалеку, приставили охрану. Троим главным боярам не оставалось иного, как сделать вид, что они руководят возмущением. Толпу же вела слабость власти.
Богдан Бельский, в достатке настрадавшийся от Бориса, больше – муками неудовлетворенного честолюбия, шел к погребам. Большой любитель вин, он вздыхал на непотребные сцены всеобщего пьянства, указывая: подвалы казенные, не царя. Про Бельского сказали, не один ли он из пяти попечителей Феодора I, назначенных светлейшей памяти Иоанном Васильевичем? Сейчас это стало во славу. Перед ним склонились, давая клятву…Димитрию.
Через день, 3 июня, князья Иван Михайлович Воротынский, Андрей Телятевский, Петр Шереметьев, думный дьяк Власьев и другие знатнейшие чиновники выехали из столицы с повинною к Димитрию. Тот стоял в Туле. Собственные послы Димитрия, князь Василий Голицын, Мосальский и дьяк Сутулов, разъехались с московскими. Последние завистливо глядели на первых. удачно подсуетившихся.
В Москве торопились свергнуть патриарха Иова, не желая терпеть Годуновского ставленника. Во время литургии в Успенском соборе вдруг завопили. Толпа подалась, пропуская мятежников. Иова схватили, затолкали. Патриарх не дрался. Свободной рукой снял панагию и положил под образ Владимирской богоматери, сказал:
– Здесь пред сею святой иконою я был удостоен архиерейского сана. Девятнадцать лет верно служил я Господу. На мне нет позора. Ныне вижу бедствие церкви, торжество обмана, угрозу ереси. Спаси, Боже, православие!
Монахи, попы, дьяки, имевшие личный зуб на святителя, кинули ему черную ризу простеца. Переодетого, патриарха лишь названием, пинали, били его. В телеге везли из города для заключения в Старицком монастыре. Многие слышали, тут же распространилось по Москве: сверженный патриарх предал анафеме отступников Годуновской клятвы.
Боярская Дума с долго подавляемой, теперь прорвавшейся ненавистью высылала Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых в дальние низовые и сибирские города. Начальника царской охранки Семена Годунова, подписывавшегося под прежними опалами, не довезли. В споре стража удавила его в Переславле.
Ксения, Феодор II Борисович, мать не выходили десять дней из своего кремлевского дома, молясь, чтобы пронесло неизбежное. Люди Басманова, судившего за Димитрия, чего ему лучше, постучались с четырьмя стрельцами.
Царицу Марию удавили мгновенно: на чем Скуратовская душа держалась! Царь Феодор сопротивлялся. Его свалили, каблуком раздавили лицо. Недавние Борисовы и Феодровские чиновники, Молчанов и Шерефединов держали брыкающиеся ноги царственного отрока. Вина его состояла, что он был сын Бориса.
Князь Рубец - Мосальский вышел на крыльцо, объявив зевакам, что Годуновы умертвили себя ядом. Под плевки, брань, кидаемую землю, склоненную Ксению провели в крытый возок. Повезли к Мосальскому. Закланная овца, для чего спасена ты?