Димитрий
Шрифт:
Узнав, что Ксения Годунова живет в доме Василия Рубца - Мосальского, Димитрий приказал привезти ее во дворец. Ксения никуда не выходила из терема. Сейчас, робко раздвинув занавески, она ошеломленно поглядывала из возка на преображенный Кремль. Кругом горели горны. Стучали молоты. В глине, остужаемые водой лежали свежо отлитые пушки. Кремлевские стрельцы, командуемые литовским капитаном, учились палить из положенных на рогатки пищалей по соломенным пугалам. Не мешая строя, разворачиваться, отходить, давать дорогу забивавшими пули шомполами, сыпавшими порох на полку товарищам.
В Димитриевых сенях тесно сидели на лавках и сундуках папские легаты в лоснившихся серых сутанах. Нездешние бритые подбородки, искусственные пятна лысин на темечках, латинский говор переносили Ксения во времена, когда отец сватал иноземных
Чистый ломкий голос тридцатилетнего мужчины звенел в верхних покоях. Потупившаяся Ксения едва не налетела на жилистого крепкого Петра Басманова, о чем-то спорившего с хлипким тщедушным Василием Шуйским. Оба стояли под лестницей. Подобрав подол, Ксения, за ней – Рубец - Мосальский, полезли по ступеням. Персидские половики были и здесь, приходилось цепко держаться за поручень, избегая соскользнуть с непривычки.
Человек с пронзительным голосом неожиданно произнес имя первого Ксениного жениха, шведского принца Густава. Сердце екнуло. Ксения подумала: разговор идет о ней. Димитрий внезапно посмотрел на дверь. Мгновение – глаза встретились. Среднего роста человек с взъерошенными рыжими волосами, короткой шеей с выпуклым подвижным кадыком, где смешно золотились волосики. От природы согбенный, с худыми руками и ногами, вылезшими из бочки тела. Он не был ни уродом, ни красавцем. Каждый мог ценить его по пристрастию. Поражало лицо. Редкая вымученная бородка ладненько лежала на снегу щек. Под насыщенными синими глазами дрожала темная зыбь утомления.
При Ксении Димитрий еще резче высказал польским послам, в соответствии с дипломатическим протоколом парившихся в застегнутых кунтушах, что не удалит принца Густава из России, как того хотелось Сигизмунду, больной оскоминой кривившегося на антипольские высказывания кузена, всегда способного от научных опытов обратиться кинуться к Ливонской короне.
Рубец - Мосальский провел Ксению за тяжелую портьеру в маленькую молельню, сплошь увешанную тяжелыми образами в дорогих окладах. Иконы висели не только в красном углу, но на всех четырех стенах, даже над портьерою. Ксения опустилась на молитву, но слышала: поляки ушли и вошли папские легаты. Димитрий шептался с ними, будто тоже молился. Послышался странный звук. Такой бывает, когда что-то съели. Говорили по латыни. Ксения услышала слово, напомнившее Турцию. Не к войне ли с Портой и Крымским ханом отливались пушки, стреляли стрельцы во дворе?
Шум затих. В горнице опустело. С кривой глумливой улыбкой заглянул в молельню Мосальский. Ксения вышла, еще явственнее обнаружив, что она не при русском дворе. Димитрий стоял в литовском кафтане, его польская охрана с деланным равнодушием прятала зевки в рукава национальных полонезов. Ксения думала, люба ли она этому учтивому иноземцу, не умевшему говорить по-русски без акцента. Димитрий проигрывал в уме: если жениться на Ксении, не соединит ли он прежнюю Годуновскую номенклатуру с новой, от Годунова перебежавшей, и на этих двух китах, не укрепит ли собственную позицию? Борис опирался на новых дворян, поднявшихся в Иоаннову опричнину. Димитрий – на новейших, еще ждавших титулов. Ксения Годунова – какой союз разумный! Ксения дрожала перед человеком, которого считала убийцей матери и брата. Еще противнее был Мосальский, неоднократно домогавшийся ее. Укусы и царапины под его рубахой вопияли о ее бессонных ночах в проклятом доме.
Димитрий подошел к Ксении. Она в своем неудобном сарафане, поверх коего был сохраненный от богатства отца тонкий брабантский фуляр и нагрудная парюра из неотобранных лалов, неуклюже присела на негнущихся ногах. Тяжелые русые косы, увенчанные сверкающим жемчужным кокошником, потянули голову на поклон. За румянами жар разрывал щеки. В груди кипело от безысходного заклания. Ни при живом отце, ни ныне выбора не было. Димитрий решал за нее.
Ксению увезли назад к Рубцу - Мосальскому. К вечеру опять привезли. У Димитрия шло бурное застолье. Окруженный Басмановым и другими предателями, царь слушал шотландскую волынку. Вставал из-за стола, показывая немыслимые клетчатые штаны и не сходившуюся на персях странную короткую куртку. Пинал скоморохов. Пытался играть на домре. Потом принесли карты. Расчистили столешницу. Царь взялся играть с охраной на деньги,
Сидел насупленный Шуйский. Он тоже благодарствовал Димитрию за свой долгожданный брак. Застарелый вдовец давненько приглядел аппетитную княжну Екатерину Петровну Буйносову – Ростовскую. Теперь бы к безотказной сватов засылать да брачному союзу радоваться. Нет, пустым осуждающим взглядом полоскал Василий царево сборище, презирал Димитрия, шатающейся походкой, ведущего в спальню подавленную или втайне торжествующую Ксению. Цедил мимо ушей пьяный восторг Басманова, болтавшего: вот после нравственных кислых щей Годунова воскрес дух Грозновских безмасочных маскарадов. Басманов не сподабливался заменить папашу, ориентация Димитрия не хромала. Василий Шуйский качал головой, не давая труда поддакивать. Он был третьей силой, о которой забыл самозванец. Шуйский представлял старое боярство, прижатое Иоанном, желавшее восстановления. Василию надо было разобраться по кирпичику и сложиться заново, чтобы поверить: Димитрий – не ложь. Шуйскому нечего было приобретать от Димитрия. Он способен был либо сохранить, что имел, либо потерять. Гордость подталкивала Василия к самым отчаянным, в пределах нажитого благоразумия, поступкам. Осуждал он позорившегося Мстиславского. Возрождение Иоанновых вакханалий оскорбляло заплесневевшее фарисействующее московство. Скоро подтянутся к Василию Шуйскому люди, желавшие не сомнительного продолжения угасшей династии, но царем - Василия Ивановича Шуйского.
Всегдашняя старобоярская партия скрупулезно подмечала и передавала из уст в уста каждый словесный пассаж, всякий Димитриев жест, если тот можно было истолковать против народа и духовенства. Так затолкли, будто молодой царь на Думском заседании обронил предстателям священства о Православии:
– У нас одни обряды, а смысл их укрыт. Вы поставляете благочестие только в том, что соблюдаете посты, поклоняетесь мощам, почитаете иконы, а никакого понятия не имеете о существе веры. Вы называете себя новым Израилем, считаете себя самым праведным народом в мире, а живете совсем не по-христиански: мало любите друг друга, мало расположены делать добро. Отчего вы презираете иноверцев? Что такое латинская, лютеранская вера? Такие же христианские церкви, как греческие. Они тоже во Христа веруют.
Объявленное Димитрием свободное вероисповедание, никем, кроме иезуитов у него не просимое, окружение себя секретарями и гриднями – протестантами показывали: от слов он переходит к делу, размывая религию, рассекая общество. Димитрий постоянно говорил и готовился о войне с Османской империей, но бояре не желали поставлять и снаряжать на свой счет людей на войну с турками за папу, Венецию с Генуей, Австрией. Этот интерес казался незадевающим Россию. Фантазм же того, что Димитрий из иноверцев создаст новую опричнину, взявшуюся отбирать отчины и поместья, нужно же было вознаграждать землей за службы, тревожил боярские трапезы подпольным сквозняком.
Следовало рассеять слух о народной подпоре Димитрию, и вот знать стала отрицать недавно поддерживаемое. Василий Шуйский на родовом совете заявил: Димитрий – не Иоаннов сын. Он – мошенник и бродяга Григорий Отрепьев. Годунов и патриарх Иов объявляли правду о самозванце, еретике, орудии ляхов и папистов. В то, что назвавшийся Димитрием Григорий Отрепьев, требовалось так же верить, как верили, что он Иоаннов сын. Принять это сподабливалась Россия, невхожая в Кремль. Ибо Григорий Отрепьев везде ходил с Димитрием, служа царю послухом. Его хорошо знали и ранее. В годы оные он был крестовым дьяком (секретарем) патриарха Иова. Многие бояре помнили Григория по службе в Кремлевском Чудовом монастыре, где архимандритом был Пафнутий, сейчас член расширенной духовенством Думы. Тогда распустили слух, что за Григория выдает себя инок Леонид или монах Пимен, оба сообщники обманщика. Так к Лжедимитрию добавился Лжегригорий.