Дипломат
Шрифт:
Профессор переводил негромкую, размеренную речь Сталина: – Товарищ Сталин весьма рад видеть вас, лорд Эссекс, и надеется, что вы довольны своим пребыванием в Москве.
Приветствие это не было ни слишком официальным, ни слишком личным. Сталин ожидал ответа.
– Передайте маршалу Сталину, – сказал профессору Эссекс, – что мы собирались покинуть вашу страну весьма разочарованными, но сейчас у нас опять появилась надежда.
Сталин кивнул и сказал: – Хорошо.
Мак-Грегор, все еще не ощущая реальности происходящего, словно во сне, пожал Сталину руку и ответил по-русски на обращенные к нему слова приветствия. Сталин любезно сказал, что всегда рад молодым гостям в Москве, особенно если они говорят по-русски. Потом, обратившись к Эссексу, он выразил надежду, что те молодые люди, которых Советский Союз посылает в Англию, сумеют оправдать свое назначение не хуже, чем мистер Мак-Грегор. Мак-Грегор почтительно поклонился. Эссекс, которому профессор перевел слова Сталина, откинул голову назад и засмеялся, так выразительно посмотрев при этом на Дрейка, что тому тоже пришлось улыбнуться краешком рта. Сталин движением руки пригласил садиться, и все сели. Сам Сталин опустился в одно из кожаных кресел. Он положил локти на ручки кресла, переплел пальцы и оглянулся на профессора, предлагавшего гостям папиросы.
Сталин достал трубку, и тотчас же Эссекс, видя в этом удобный случай установить непринужденный дружеский тон, сунул руку в верхний карман пиджака за своей трубкой. Но карман был пуст. На миг Эссекс испугался: неужели он забыл трубку дома? Это была бы непростительная оплошность при данных обстоятельствах. Но он нащупал трубку во внутреннем кармане и успокоился.
– Будем надеяться, что и в других отношениях наши вкусы сходятся, – сказал Эссекс, показывая трубку Сталину.
Профессор Штейн улыбнулся. – Товарищ Сталин просит вас попробовать наш кавказский табак. Он особенно гордится этим сортом, так как это дар его родной Грузии. Табак очень крепкий.
– Чем крепче, тем лучше, – с веселой бравадой сказал Эссекс. – Прошу вас передать маршалу Сталину, что для меня это истинная роскошь. В Англии сейчас очень трудно достать табак, в особенности хороший.
Сталин кивнул и, уминая табак в трубке большим пальцем, сказал, что просит Эссекса взять себе всю коробку. Эссекс рассчитывал на такой ответ. Он поблагодарил Сталина, заранее рисуя себе, как эффектно он сумеет обыграть это в Англии – грузинский табак Сталина! Сталин с минуту курил молча, как будто ожидая первых слов англичанина. Но Эссекс решил, что лучше, если разговор начнет Сталин. Сталин не спеша раскурил свою трубку, затем спросил, обращаясь непосредственно к Эссексу, и профессор Штейн тут же перевел его вопрос: – Почему вы уезжаете из Москвы, лорд Эссекс?
Эссексу не понравилась такая прямая постановка вопроса, но нужно было держаться на заданном Сталиным уровне.
– Передайте, пожалуйста, маршалу Сталину, что мое дальнейшее пребывание явилось бы бесполезной тратой времени. Наши переговоры, как ему, вероятно, известно, ни к чему не привели.
Профессор продолжал: – Судьба переговоров товарищу Сталину известна, но он хотел бы услышать ваше откровенное и беспристрастное мнение о том, отчего они не привели ни к каким результатам.
На секунду Эссекс забыл об интересах миссии, сейчас ему хотелось только одного: произвести впечатление на Сталина.
– Я буду вполне откровенен, – сказал он. – Наши переговоры с советским представителем относительно политических затруднений в Иране потерпели неудачу из-за расхождений в понимании одних и тех же терминов. Мы, к сожалению, не последовали завету Вольтера о том, что прежде надо условиться о терминологии, а потом уже спорить. И в результате нам не удалось договориться ни по одному пункту. У нас оказались совершенно различные представления о том, что такое суверенитет, пакт, оккупация, законные права, национальные интересы, самоопределение. Такая неясность в сочетании с известным врожденным предубеждением исключила всякую возможность прийти к соглашению. И мы об этом чрезвычайно сожалеем, так как ситуация в Иране таит в себе угрозу дружественным отношениям между Советским Союзом и Великобританией. – Эссекс сделал паузу и, сосредоточенно попыхивая трубкой, ждал, когда профессор переведет его слова.
Эссексу представлялась отличная возможность просить Сталина, чтобы он своим авторитетом помог достигнуть соглашения и компромисса. Но Эссекс намеренно пожертвовал этой возможностью: слишком уж ему хотелось поразить Сталина своей проницательностью и способностью беспристрастно судить об истинном положении вещей.
Сталин только кивнул головой и продолжал молчать, покуривая трубку. Если чистосердечие и проницательность Эссекса и произвели впечатление на Сталина, то он этого ничем не проявил.
Эссекс призвал на помощь все свое чутье, до сих пор не подводившее его, потому что ему казалось – и это было самое важное, – что Сталина, безусловно, можно убедить. Как именно, это он не вполне ясно представлял себе, но понимал, что разговор должен идти начистоту.
– Я хотел бы предупредить, – сказал он, – что целью Англии отнюдь не является вмешательство во внутренние дела Ирана. Между нами и Ираном уже давно существует самая тесная связь. В своем развитии за последний исторический период Иран очень многим обязан дружбе и помощи Великобритании. Кроме того, у нас имеются крупные экономические интересы в Южном Иране, жизненно важные для Британской империи. Большую часть потребной нам нефти мы получаем с нефтеперегонных предприятий Абадана, и этим обстоятельством мы, разумеется, не можем пренебрегать, наблюдая политическую жизнь Ирана. Таким образом, наше беспокойство по поводу событий в Азербайджане не заключает в себе ничего враждебного по отношению к Советскому Союзу. Мы искренне заботимся о свободе и целостности Иранского государства, которые мы желали бы сохранить любой ценой.
Эссекс сделал паузу, ожидая ответа, но, повидимому, Сталин был способен хранить молчание бесконечно. Такое внимание собеседника придало Эссексу красноречия.
– Мы рассматриваем восстание в северной провинции Ирана – в Азербайджане, – сказал он, – как фактор, оказывающий непосредственное политическое влияние на всю страну. Впрочем, это явление отнюдь не органическое и не естественное, а, быть может, вдохновленное уроками советской истории. У нас в Англии имеются свои исторические мерки. Мы не фашистское государство, в любом политическом сдвиге усматривающее угрозу. Мы просто империя. Но Иран – вне нашего имперского контроля. Наши экономические интересы там не более значительны, чем экономические интересы Советского Союза на севере Ирана. Однако тот режим, который сейчас насильственным путем установлен в Азербайджане, является режимом революционным и экспроприаторским. Если дать ему утвердиться, то пример Азербайджана может увлечь все террористические организации в стране. Более того, создавшееся положение фактически подрывает суверенитет Ирана, и совершенно ясно, что именно такова цель сепаратистской политики Тавриза. Руководители этой политики использовали грабеж и убийства для достижения своих целей; они ввели реформы, идущие, на наш взгляд, гораздо дальше истинных требований народа, и они угрожают войной законному иранскому правительству в случае, если это правительство станет препятствовать их раскольническим действиям.
Уж после этого он, во всяком случае, молчать не будет, подумал Эссекс; но Сталин попрежнему ничего не говорил.
– Я приехал в Советский Союз, – продолжал Эссекс, – в надежде показать советским представителям, что события в Иране имеют еще и другую сторону, которая хорошо видна нам с нашей позиции беспристрастных наблюдателей.
Тут Сталин переспросил профессора Штейна относительно слова «беспристрастных». Профессор подтвердил, что слово, употребленное Эссексом, имеет именно такой смысл.
Чем больше Эссекс говорил, тем неопровержимее казались ему самому его доводы и тем больше крепла в нем уверенность, что логикой и только логикой можно убедить Сталина в необходимости изменить позицию русских. Откуда бралась эта уверенность, Эссекс и сам не знал; может быть, сам Сталин способствовал этому: он так спокойно сидел в глубоком кожаном кресле, так внимательно слушал беглую скороговорку перевода, молча и только время от времени кивая головой. Но ораторские усилия Эссекса в его двойном стремлении – поразить и убедить – завели его несколько дальше, чем он предполагал. Кончив говорить, он ощутил смутную тревогу относительно исхода своей затеи. Он ждал, что скажет Сталин и как решит.