Дмитрий Донской. Искупление
Шрифт:
— Необорим щит — мужик мужику, а князья бегут за ракитов куст, старик сказал и натопорщился, будто ждал палку.
Бренок дёрнул удила и толкнул старика конём, но — удивленья достойно! — старик упёрся, не отступил, только голову — белый шар — вжал в плечи.
— Михайло! — окликнул Дмитрий и тронул коня к стану.
Издали донёсся колокольный звон. Взошло солнце, и открылось во всей громаде большое покатое поле, резко проступила обестуманенные дали, перелески и крохотная церквушка села Рождествена. Это было одно из последних порубежных сел, а церковь уже точно последняя, что выдвинулась
В версте от стана им встретился князь Андрей Ростовский. Он казался угрюм и, верно, давно находился в седле.
— Чего взыскался? — миролюбиво спросил Дмитрий.
— За вами скакал, да ископыть потерял: суха землица — не видать и сакмы [44] на мураве.
— Ты ликом уныл, князь, — заметил Дмитрий, чувствовавший себя бодро.
— Пред восходом, княже, проскакал неведомый чернец, во-он там! указал он на опушку далёкого перелеска, что был правее Красного холма.
44
Сакма — след по росе.
— Куда тёк? — спросил Дмитрий.
— С Руси — на восходную сторону, прямо на солновсход.
— Обличьем — рыж?
— Не приметил... Но православного духа мантия и конь русских статей.
"Не Елизар ли Серебряник?" — В задумчивости Дмитрий кусал губу, но тут же тряхнул тем"ой скобкой волос — быть не должно!
— Всё утро мнится мне, княже... Но Дмитрий не дал ему договорить:
— Наш гонец Елизар должон в сей час пред владыкой Иваном в Сарай Берке стоять и важны вести слушать.
— Вельми славно было бы то дело, а еже сгинул гонец с грамотою святительскою?
— На то — божья воля... — перекрестился Дмитрий.
— Вот то-то и есть...
Они шагом двинулись к стану.
Из низины, от Непрядвы, подымался дым утренних костров, запахло овсяной кашей и конопляным маслом; среда — постный день. Послышались окрики десятников. Смех. Эти бодрые голоса, этот смех и ещё обрывок какой-то старой песни, доносившейся с самого берега, где поили коней, — всё это отозвалось в Дмитрии нежданной волной благодарности к этим людям, легко идущим в Орду, не думая о возможной смерти, соединясь со своим князем поистине во единой судьбе, во едином хлебе. Ему захотелось вместе с дружиною, как когда-то князь Святослав, прибиться к котлу и есть овсяную кашу, и он уже прицеливался, слезая с коня, к какому лучше десятку пристать, но Дмитрий Монастырёв, заменявший в походе и чашника и покладника, уже нёс в шатёр серебряные чаши с питьём и едой. Принёс, раскинул на сундуке баранью шкуру поверх войлока — садись, княже! — и будто пеплом осыпал тот чистый жар, которым на минуту воспылал Дмитрий к своим воям.
— Велишь коня напоить, княже? — спросил Монастырёв.
— И позови князя Андрея: немочно мне едину...
Теперь он был недоволен и Монастырёвым, и Брейком, что вытянул его на охоту и заставил затянуть отъезд по холодку, собой —
— Митр ей!
— Пред твоим а очима, княже!
— Зови сюда Бренка, бояр всех и сам приди на трапезу!
Он выглянул из шатра, поставленного по-татарски — входом на денную сторону, — и невольно прищурился: солнце окрепло на левой руке, которое снова целый божий день с бездушной ярью иссушать всё живое. Порубежная земля... Четырнадцать десятилетий назад где-то тут пронеслись первые тьмы Чингизхана. В исступлённой ярости отвращения к оседлой жизни они рвали эту землю, до поры притаившую силы свои.
15
Судьба снова круто повязала Елизара Серебряника. В тот вечер на берегу Красивой Мечи мнилось ему, что все несчастья остались там, в Сарае Берке, в Сарае Бату, в Персии, в Суроже, в том горьком поле, наконец, где в последний раз жёсткая петля затянула ему шею, — ан нет! На Москве привязался Некомат, и если бы не великий князь... Службу у него, такую нежданную и такую необычную, Елизар принимал как спасенье и бога благодарил за этакую благодать, но извёлся оттого, что солгал и суду, и великому князю, сказав, что они с Халимой повенчаны. Окрестить — окрестил, а венчаться — кунами Елизар не богат был, когда же на княжем дворе серебро взял — надо было спешно ехать в Орду.
Тютчева и Квашню Елизар отправил обратно раньше намеченного рубежа, и, когда они повернули навстречу княжескому обозу и сотне, он тоже повернул коня и стороной поскакал к Москве. Риск в этом был немалый, но и сдержать себя не мог Елизар. То беспокойство, что запало ему в душу при выезде из Москвы, разрослось в необоримое чувство страха перед опасностью, что нависла над Халимой и всем домом Лагуты. На стороне Некомата — суд и деньги, слуги и ночь. На стороне Лагуты — великий князь, которого Елизар обманул. Что перетянет?
На рассвете другого дня Елизар был уже снова дома. Поставил коня на овёс, а сам принялся уламывать Лагуту и уломал: взялись они вместе с Анной ехать во Псков навестить брата Ивана и оставить у него Халиму, пока не вернётся Елизар. Елизар скакал обратно, к Орде, уже зная, что великий князь с обозом и сотней Капустина отправился к берегам Волги. "Проведает кто, что вернулся на Москву, что укоснел в княжем посольстве, — пропало бабино трепало..." — с ужасом думал Елизар. Опасность и верно была немалая.
У Непрядвы он едва не столкнулся с обозом Дмитрия. Устранился к перелеску и заночевал на краю поля. Его-то костёр и видел Дмитрий, приняв за костёр Пересвета. Князю Андрею тоже не померещился чернён в то утре это спешил Елизар в Сарай Берке. Обогнув обоз великого князя, Елизар успокоился, теперь он знал, что дня на три раньше прибудет в Сарай и, почитай, благополучно встретит князя на правом берегу Волги. Всё вызнает, что наказано, всё высмотрит и доведёт князю загодя. Ему ли не порадеть службою, платя добром за добро?