Дневник непроизвольной памяти
Шрифт:
Сейчас публика представляла собой бессвязную смесь туристов, большинство из которых в темноте и не замечали окружающие их арт-объекты. С каждой минутой становилось все теснее и душнее. Около часа я просидела в гордом одиночестве, бармен, развлекающий меня ранее, ближе к девяти не то что поговорить, моргнуть не успевал от количества поступавших заказов. Однако в некоторой степени я получала удовольствие: без телефонов, планов, обязательств и вообще в другой стране абсолютно одной, ощущать себя было непривычно. Как только я начала втягиваться в прелесть малопонятного состояния, кто-то перебил негу, ударив по плечу и тут же плюхнувшись на соседний стул у барной стойки. Это была юная девушка, короткостриженая, с острыми скулами, раскосыми глазами. Она наклонилась ко мне
– Каталина. Мне сказали, ты что-то хотела найти в галереи. Быть может, даже меня. – она звонко расхохоталась и стала пристально смотреть куда-то в область моей переносицы широко раскрытыми глазами, которые очень подчёркивали достаточно широкие брови дугообразной формы.
Пришлось поверить, что ожидания порой заканчиваются вот так волшебно – желаемой встречей. С местного арт-директора все подозрения в меркантильности были тут же сняты.
Каталина напоминала подростка неопределенного пола: в ней сочетались очевидно женские черты, и так же можно было представить, что из неё вышел бы неплохой, хотя и смазливый мальчик. Я не знала, сколько ей лет, возможно, по логике вещей, около 25, может быть, уже 30. Иногда моложавость сохраняется вплоть до зрелого возраста. Получается человек вне времени, особенно, если позволяет себе эксцентричность и инфантильность, свойственную юношеству.
Каталина была как будто бы неухоженная, то есть складывалось впечатление, что уход за собой включал исключительно душ с мылом. Она была худой, но это не та худоба, которую приходится добиваться усиленными тренировками и постоянным поддержанием диеты. Скорее, это малоприятная скитальческая сухощавость. Мне казалось, её жизнь была полна мытарств и беспорядочного течения, в Каталине отсутствовала манерность, при этом во внешности было что-то редкое, самобытное, что-то, что в единственном экземпляре заложила в неё природа и что нельзя воссоздать и наверняка получится плохо повторить. Это отличие выделяло её из толпы, делало непохожей на других, но вот в чём оно заключалось, разгадать было сложно. Это своеобразие было почти неуловимым: оно показывалось и тут же скрывалось среди неприметных черт.
Было также трудно сказать, каким был цвет её волос. Если я скажу, что тёмно-русым, это будет неправда. Её волосы были темными, русыми и выгоревшими, редко, а может быть никогда к ним не прикасалась рука парикмахера. Цвет волос точно передавал образ её жизни. Я уверена, что она часто пребывала на свежем воздухе, солнечные лучи падая как вздумается, выжигали клочки волос и делали их содержащими весь спектр русого.
Я, наконец, решила представиться:
– Меня зовут Кейт. Искала тебя, чтобы взять пару работ для галереи Дейва, который из Лондона.
Каталина, по-видимому, никогда не отказывала себе в удовольствии оставаться собой, она сразу же дала понять, что будет до конца и во всём честной – ничего не придумывать и ни за что не лгать: – О нет, Дейв… – она произнесла не то, чтобы с презрением, но с чувством опустошенности, словно открываешь подарок, коробка которого подходит под прообраз желаемого, а вот её наполнение оказывается прямо ему противоположенным. Разъяснять исступление Каталина не стала, зато предприимчиво подбросила идею: – Если будешь виски, закажи два.
Я поняла, что о нашем общем знакомом девушка помнит хорошо, даже не пришлось предоставлять никакой дополнительной информации, а ещё поняла, что меня ждёт какая-то невероятно интересная история. Тут же заказала уже окончательно изморившемуся к тому времени бармену два виски со льдом. Стаканы подлетели молниеносно, спустя пару минут знакомства мы оказались в том самом положении, когда всё располагало к разговору, случайное собутыльничество вообще особая разновидность неподдельной беседы.
Каталина в свойственной ей раскрепощенной манере рассказала, почему Дейв не лучшая отправная точка знакомства: – Дейв странный парень. Знаю его ещё с тех пор, когда он приезжал в академию, где я училась, посмотреть работы молодых авторов. Меня особо не выделял. Но однажды объявился, лет пять назад. Что-то вдруг ему понравилось. Начал уверять, что я талант, хотел сделать так, чтобы ко мне пришла слава. Я понимала, что, если пойду предлагаемым им путём, то создам себе массу ограничений. В какой-то момент мы всё-таки договорились о выставке в Москве. Но я потом передумала. – она замолчала и, глотая холодный виски, стала рассматривать людей по сторонам. Потом Каталина неожиданно приблизилась к уху и завершила монолог: – Я не то, что он хочет. Скажи, я не его формат. – осушив стакан до дна, она двинулась прочь от барной стойки в толпу. Мне молнией ударила мысль, что такая встреча как брошенный на полпути чемодан. Швырнув пятьдесят евро на стойку, я бросилась за моей новой знакомой. Народу в ресторане стало настолько много, что приходилось с трудом проталкиваться, чтобы пройти. Поэтому уже через пару секунд я поймала в толпе глазами Каталину и вскоре уверено шла за ней дыша прямо в спину. Она, видимо, почувствовала, обернулась, и подала головой знак, чтобы я шла за ней по направлению к выходу.
Мы вышли, был поздний летний вечер, за пределами душного заведения дышать было проще и приятнее. Кажется, я даже стала лучше соображать, поэтому поспешила то ли оправдаться, то ли извиниться, поскольку мне казалось, что я сама того не желая, обидела девушку, заставив вспомнить малоприятное из прошлого: – Дейв мой приятель. Сейчас я сама предложила тебя найти. Если всё так, то могу сказать, что и не видела ни тебя ни картины, тем более, галерея закрыта… – я мямлила себе под нос, и Каталине, кажется, было это совсем неинтересно, поэтому она резко прекратила мой невнятный поток мыслей, задав вопрос: – Ты пишешь?
– Нет, я не пишу. Продаю всякую всячину на аукционе. Обычно предметы старины.
– То есть не тратишься на рекламу. – Каталина присела на бордюр, я последовала за ней. Мимика была живой, выразительной, свободной, брови очень подчёркивали эмоции. Она двигалась так, словно ничего не весит.
– Я действительно плохо умею продавать то, в чём не уверена. А в старом уверена. – я была искренне удивлена, как точно Каталина подметила особенность того, чем я занимаюсь.
– Никогда не связывалась с аукционами, можешь говорить, что угодно. А Дейв чем сейчас занимается? – когда она сама вдруг вернулась к разговору о Дейве, в ней всё равно не было и намёка на напряжение.
– Так же. Время от времени занимается пополнением коллекции галереи. – я больше не хотела о нём говорить, но Каталина настойчиво продолжала: – Он ничего не делает просто так. Под видом шефствующего облекает на рабство. Хотя ведь именно так, в рабстве, живёт сейчас добрая половина известных художников? Художник не правит балом, руководят всем такие, как Дейв, решая, что будет продано сегодня так, словно грамм картины равен по стоимости грамму золота, или того больше, решает также, что будет вылёживаться до лучших времён, которые, может быть, не настанут никогда или настанут тогда, когда автор будет где-то вне пределов этой планеты. Он даже на эту выставку не мог отправить меня бескорыстно. Сказал, что там приедет его друг из Лондона, вроде за картиной. Ну и намекнул, что, если я бы с ним познакомилась – было бы здорово. Тогда-то я окончательно отказалась. А потом он пропал. Или я пропала.
– Он хотел тебя познакомить с Сэмом. – я сказала это про себя, но позже поняла, что произнесла вслух.
– Какая разница! Всё это какое-то жульничество. – Каталина посмотрела мне прямо в лицо, а я тем временем думала, как точно она описывает то, с чем, как сказала мне, старается не сталкиваться. Быть может, потому что непричастна к этому, оттого так свободна в суждениях.
Либо чтобы разбавить мою меланхолию, либо самой было нечем заняться, но Каталина решила провести экскурсию по закрытой галереи. Она взяла у кого-то из своих знакомых, заскочивших в судьбоносный ресторан, ключи, и мы вскоре оказались в забытой всеми точке города.