Дневник непроизвольной памяти
Шрифт:
– В Лондоне. – даже отрывистые фразы у этого Кедвордта звучали весьма содержательно. Ему удавалось вкладывать в них смысловую нагрузку, свойственную сложным предложениям. Он говорил так образно и содержательно, и я готова была поспорить, что этот человек занимался актёрским мастерством или по профессии телеведущий.
– В Лондоне… – я повторила нарочно, хотела попробовать заговорить в свойственном ему стиле, в его темпе, но вышла ерунда. Поэтому снова задала вопрос, чтобы слушать: – Значит, вы из Лондона?
– Да. Здесь только на пару дней. И это мероприятие пришлось на мой приезд, – он обвёл рукой, в которой держал бокал, по залу, и тогда помимо статики я увидела движение, оно гармонично следовало за речью: неспешный
Сэм был непохож на других, непохож не на что, что могло бы его описать. Передо мной был тот редкий персонаж, который мог сочетать и мужественность, и такт, и учтивость, не скатившись в дешёвое донжуанство. Природа не наградила меня даром обольстительницы, я никогда не привлекала внимание мужчин, несущих в себе романтические начала, в которые, как мне кажется, отчаянно влюбляются женщины, и которых конечно же ждала я сама. Поэтому встретить нечто подобное такому вот Кедвордту для меня было равносильно выигрышу в рулетку.
Даже в гуле чужих голосов я отчётливо слышала его голос. С каждой последующей минутой знакомства тем вечером, мной овладевал страх, что я расстроюсь. Вдруг увлёкшая меня гармоничность окажется приторной? Я распробую нелюбимые приправы у понравившегося блюда или это страх художника, который нарисовал что-то на бумаге, и держа карандаш, чтобы дополнить рисунок парой деталей, быть может, чётче выразить тень, боится, что чрезмерные старания испортят неплохой результат труда.
Мне также показалось странным, что за всё время нашего разговора, Сэм так и не удосужился поинтересоваться той, к которой сам подошёл, то есть мной. Он даже не спросил имени. Последующий вопрос также задал на отдаленную от моей личности тему: – Как вы думайте, какую из выставленных картин, я мог бы отсюда увезти?
– Почему вы спрашивайте меня? Ведь человек, которому вы везете картину, явно хорошо разбирается в искусстве. Мой выбор может быть совсем не кстати? – наверное, тогда меня обидело отсутствие ко мне любопытства. Нетрезвый поток размышлений заставил блуждать по туннелям собственных домыслов, однако Сэм в одночасье лаконично прервал их:
– Вы сделаете вполне достойный выбор. А картину я бы предпочёл увезти для себя. Повешу в доме, пусть станет символом встречи. Договорились?
Чувство любви или влюбленности делает людей сильными, и оно же делает уязвимыми и ранимыми. Вероятно, оттого ссоры между влюбленными случаются чаще ссор между соседями. Рецепт благополучия в умении не дать себе волю в результате надуманных обид исчертить партнёра порезами, от которых, как правило, образуются шрамы. После сделанного Сэмом заявления, я стала чуть бодрее, настолько, что положила начало следующей встречи и, возможно, изменила ход дальнейшей жизни обоих:
– Если вы ещё не уезжайте завтра, то приезжайте в офис, я подготовлю картину, которую вы увезете с собой. Раз вы называйте это символом, то он не может быть выбран в суете среди мало знакомых произведений. – я дала визитку и прекратила на этом общение, ушла, что называется, почти по-английски. Когда я была уже далеко за пределами зала, меня начало лихорадить. К тому времени он наверняка уже прочёл имя на оставленной визитки, узнал должность, я, охваченная и любопытством, и страхом, начала выдумывать, какие у него могут быть со мной ассоциации. В голову лезли свойственные всем влюбившимся взбалмошные мысли…
***
На следующий день случившаяся с Сэмом встреча убедила меня в возникшей к нему симпатии. Я не была влюбчива, но влюблённость чувство всё же определённо приятное. Оно привносит в жизнь ощущение праздника. Некоторым свойственна постоянная жажда праздника, мне достаточно было приятной восторженности и встревоженности, в те моменты, когда судьба давала возможность это испытать.
Реалии жизни парадоксально иногда уводят из-под носа тех, кто, кажется, чрезвычайно подходит под выдуманный идеал. С этим я давно научилась мириться и не возводила данность в трагедию. Во время встречи с Сэмом я старалась не думать о неизбежности скорого расставания в связи с его отъездом в Лондон. Неизбежное всё равно бы не избежало. Я хорошо запомнила, как Сэм зашёл в офис, одетый в тонкий кашемировый свитер серого цвета и мягкие шерстяные брюки на пару тонов темнее, он шёл в сопровождении непокорности, величия, невозмутимости и успеха. Он казался разносчиком вируса, которым хотелось заболеть. Встреча была короткой, он забрал подаренную мной картину и тем же вечером улетел домой. Дальше были месяцы общения на расстоянии, позднее, короткие поездки друг к другу, ну и наконец ощущение, что мы втянулись друг в друга, признание сущности нашего состояния – любви.
Однажды, разговаривая достаточно долго о том, что может быть в ближайшем будущем, мы неожиданно пришли к выводу, что дальше должно случиться нечто закономерное – замужество. Как таковой свадьбы не было. Обряды, клятвы, церемониалы никогда не были ни для Сэма, ни для меня способом подтверждения верности или гарантией долгосрочного счастья. Они всегда оставляют в памяти яркий след, становятся многообещающим символом, но бездействуют, отказываясь спасать любовь от разрушения, если вдруг таковому нужно случиться. К тому же, мне предстояло встретиться со многими другими яркими событиями в жизни, которые таил в себе переезд в новую страну. Я оказалась совсем в неизвестном мире, хотя с любимым, но всё же малознакомым мне человеком. В Великобритании всё брало начало от Сэма: он рассказывал о том, что обычно англичане едят утром, куда выносят мусор и где лучше парковать машину, как они относятся к политике и на что больше всего жалуются. Он был проводником всего другого, и это ещё больше привязало меня к нему.
***
Перед тем, как отправиться в отпуск по ту сторону Ла Манша, одной, но с надеждой на скорый приезд Сэма, я заехала в галерею к тому самому Дейву – владельцу галереи, в которую Сэм должен был привести картину. Дейв косвенно сыграл ключевую роль в истории нашего знакомства, а со дня моего переезда в Лондон, стал ещё и моим приятелем и любимым собеседником. У нас были очевидно объединяющие интересы: Дейв, как и я, всю жизнь воспитывал в себе разборчивость между ширпотребом и качеством, обожал искусство, в душе ненавидел его коммерциализацию, но работал в этой сфере именно ради прибыли. Надо отметить, он делал то, за что я старалась не браться. Дейв с горящими глазами постоянно искал новые имена в мире изобразительного искусства, продавал картины молодых ещё не особо популярных художников различным коллекционерам. Главной задачей ставил поиски таких работ, которые отличаются структурированностью, фактурностью, неповторимостью, которые можно было преподнести вкусно и заставить съесть даже если не голоден. Заставить потреблять, то есть тратить деньги на посещение выставок, на покупку самих работ или даже на их реплики. Дейв говорил, что талант и мастерство воспитываются, но нужна усидчивость, а этого ему как раз и не хватает, а я думала, что талант и мастерство – качества исключительно врожденные, оттого даже никогда не пыталась научиться ни рисовать, ни петь, ни танцевать. Да и вообще катастрофически боялась сцены. Манящий для кого-то свет софитов был для меня словно свет с того света в конце жизненного пути.
При всей материальной настроенности, мы могли часами рассуждать о том, что станет настоящим шедевром эпохи и будет ещё долго помниться следующими поколениями, а какое полотно, пусть даже стоящее сейчас немалых денег, однажды нещадно сгниёт в гараже. Иногда споры заканчивались углублением в философию, и вообще мы приходили к тому, что бросим к чёрту бизнес и уедем жить к морю. Дейв пророчил мне прежде материнство, а я ему просто счастья. Впрочем, последнее он находил регулярно с периодичностью в пару месяцев.