Дневник. 1917–1923
Шрифт:
Ведение дневников было семейным увлечением Сомовых: помимо нашего художника, записи вели его родители и сестра [197] . Очевидно, в это занятие вкладывался дидактический смысл: наблюдение за прежними движениями души и совершенными поступками указывало автору направление самосовершенствования. Известно, что Сомов вел дневник приблизительно с двенадцати лет; отдельные тетради предназначались для впечатлений от театральных постановок и художественных выставок. Ранние ежедневные заметки до нас не дошли: они были уничтожены автором, что позволяют утверждать отдельные записи с датами, много более ранними, нежели основной массив содержащихся в этих тетрадях записей [198] . Начиная с 9 января 1914 г. и вплоть до конца 1934-го дневники художника не имеют сколь-либо серьезных пропусков; сохранился и дневник 1937–1939 г. – впрочем, к теме лакун мы еще вернемся.
197
Часть этих несколько разнородных материалов находится в фонде 133 ОР ГРМ, часть – в частных архивах.
198
Исключение
Покидая Петроград в конце 1923-го, Сомов оставил старые записи дома – возможно, он боялся их конфискации советскими таможенниками. По утверждению А. Е. Михайловой, после смерти художника, во время Второй Мировой войны, тетради сохранились благодаря ее дяде Д. С. Михайлову, который поместил их вместе с некоторыми вещами, принадлежавшими его семье, в надежное хранилище на территории Технологического института. После окончания войны дневники находились у его брата, Е. С. Михайлова; в конце 1960-х они были переданы им в отдел рукописей Русского музея. Перед этим племянник художника попытался уничтожить наиболее откровенные пассажи дневника – в основном политические высказывания, интимные сцены и наиболее резкие оценки современников [199] . Он вымарывал текст чернилами, стирал ластиком, вырезал фрагменты и даже целые листы. По мнению А. Е. Михайловой, ее отец полагал, что, если эти сведения станут кому-либо известны, их источник рано или поздно привлечет известного свойства внимание – совершенно лишнее в свете многочисленных арестов Михайлова в молодости.
199
Михайлов Е. С. Воспоминания о К. А. Сомове. Машинопись. Частный архив.
Фрагмент страницы дневника К. А. Сомова за январь 1918 г. Часть текста уничтожена племянником художника Е. С. Михайловым. Фотокопия рукописи дневника. Частное собрание
Что касается дневников периода эмиграции, то после отъезда из России Сомов попросту завел новый блокнот, а об оставшемся в Ленинграде, очевидно, не беспокоился. Судьба новых дневников волновала его существенно больше. Еще в 1930 г. художник выражал желание, чтобы после его смерти дневники были помещены Лукьяновым в какой-либо архив с возможностью опубликования полвека спустя; до истечения этого срока право доступа к ним имели бы только сам Лукьянов и А. А. Михайлова [200] . Как известно, Лукьянов умер раньше Сомова и новым распорядителем был назначен М. В. Брайкевич; в случае, если смерть помешала бы ему исполнить свой долг, ответственность за судьбу дневников перешла бы к младшему Брайкевичу – Михаилу Михайловичу. Согласно новому завещанию, пакет с дневниками надлежало вскрыть не ранее чем по прошествии 60 лет со дня смерти их автора [201] .
200
См. дневниковую запись от 19 августа 1930 г.
201
Фрагмент завещания Сомова Б. М. Снежковский цитирует в своем письме к М. М. Брайкевичу от 17 декабря 1945 г. Копия этого письма, сделанная рукой С. А. Брайкевич (вдовы М. В. Брайкевича), находится частном архиве.
Следует отдать должное предусмотрительности Сомова: 6 мая 1939 г. художник внезапно скончался на руках М. В. Брайкевича, который как раз оказался в Париже, а после похорон на кладбище Сен-Женевьев де Буа увез дневники домой, в Лондон. Он ненадолго пережил обожаемого им мастера – Михаил Васильевич умер 12 февраля 1940-го. Вскоре после этого началась воздушная Битва за Британию. В дом Брайкевичей попала немецкая авиабомба. Здание и все находившиеся в нем вещи были полностью уничтожены – за исключением ящика письменного стола, в котором лежали сомовские дневники. После окончания Второй Мировой войны М. М. Брайкевич и его родные попытались передать дневники Сомова в одно из британских научных учреждений, однако ни одно из них не согласилось принять тетради на условиях долговременного запрета доступа к нему исследователей. В этой связи еще в середине 1960-х Брайкевичи считали своим долгом хранить дневники в семье, не вскрывая пакет с ними до 1999 г. [202] Однако через несколько лет их позиция изменилась под воздействием переписки с Е. С. Михайловым: последний убедил передать ему тетради с тем, чтобы они впоследствии были объединены в Русском музее с ранними записями [203] . Вскоре задуманное было осуществлено: летом 1970 г. Ксения Михайловна Брайкевич-Кларк передала сомовские дневники во время своей туристической поездки по Советскому Союзу [204] .
202
Письмо С. А. Брайкевич к Е. С. Михайлову от 12 августа 1966 г. Частный архив.
203
Это следует из письма С. А. Брайкевич к Е. С. Михайлову от 21 мая 1970 г. Частный архив.
204
Телеграмма от К. М. Брайкевич-Кларк Е. С. Михайлову от 8 июля 1970 г. Частный архив.
Получив эти материалы, Е. С. Михайлов также отцензурировал их, а затем сфотографировал каждую страницу (как он прежде поступил с хранившимися у него дневниками), и напечатал снимки. С тех пор они хранились в однои семье, из которои получили их мы. Оригиналы эмигрантских дневников были переданы в отдел рукописей Русского музея, где они соединились с ранними записями; эти рукописи и сегодня хранятся в составе фонда 133 – фонда Сомовых.
Несмотря на вышеупомянутый запрет, подготовка дневников к публикации началась задолго до 1999 г. – еще при жизни Михайлова. Итогом работы научных сотрудников Русского музея Ю. Н. Подкопаевой, А. Н. Свешниковой и Э. П. Гомберг-Вержбинской (имя последней отсутствует среди авторов публикации) стала уже упомянутая здесь книга, в которую вошли также письма Сомова к А. А. Михайловой, прочая переписка, ряд мемуаров и критических статей, посвященных творчеству художника. Собственно дневниковых записей в книге довольно мало – по нашим подсчетам, не более 10 % от опубликованных в ней материалов, – причем эмигрантский период представлен особенно скупо. Многочисленные недостатки этого издания, вышедшего в 1979 г., разобраны в следующей главе.
Несомненную загадку представляет собой пропуск в записях, относящийся к 1935–1936. Вел ли Сомов дневник в эти годы? Если да, то находились ли тетради при нем в момент его смерти? Получил ли их Е. С. Михайлов, или они были утрачены в день, когда в дом Брайкевича попала бомба? В Русский музей дневники за указанные годы не поступали; впрочем, относящаяся к этому периоду переписка художника с сестрой также крайне фрагментарна – до нас дошло ничтожно малое количество писем. Не исключено, что дневники 1935–1936 будут когда-нибудь обнаружены.
Сомов использовал для ведения дневников бумажный материал различного характера. Например, записи с 17 июля по 30 сентября 1917 г. внесены в небольшой блокнот размером 7 x 10,5 см, а записи за 7 сентября 1921 – 11 июля 1922 г. сделаны на листах отрывного календаря, каждый лист которого имеет размеры 7 x 10,7 см. Сомов вел дневник также и в сброшюрованных блоках квитанций художественного бюро Н. Е. Добычиной, ученических тетрадях Х. Уолпола, рекламном ежедневнике поставляющей электричество компании (интимные записи художника любопытно перемешиваются с рецептами блюд для электроплиты), на отдельных листах [205] и, наконец, во вполне заурядных тетрадях и блокнотах наподобие описанных здесь. Согласно описи фонда 133 отдела рукописей Русского музея, материал нашей публикации составляет 52 единицы хранения. Все без исключения записи сделаны автором от руки, чернилами или карандашом. Почерк художника столь неразборчив, что даже он испытывал значительные трудности при чтении собственноручно написанного текста [206] .
205
См. соответственно ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 116, 127, 128, 122, 455, 456.
206
См. запись от 2 июня 1934 г.
Как правило, записи вносились в дневник каждый день (иногда по несколько раз в течение дня), художник моментально фиксировал произошедшее. Реже Сомов записывал задним числом, восстанавливая событиями по памяти, – на это указывают вставки, расположенные в тексте записей за следующие дни. Терпеливый и настойчивый художник, Сомов проявлял те же качества в дневниковой прозе, аккуратно запечатлевая прошедшее с ним, – многодневные пропуски крайне редки, да и они относятся преимущественно к далеко не всегда богатой на события жизни в провинциальном Гранвилье. Сперва Сомов создавал черновые варианты записей, а затем, несколько лет спустя, перечитывал и переписывал их для подготовки чистового текста [207] . Черновики, возможно, уничтожались самим Сомовым сразу после завершения работы над чистовиком – лишь запись от 10 декабря 1929 г. сохранилась в двух незначительно разнящихся вариантах. Это обстоятельство заставляет предположить то, что Сомова в целом устраивал текст черновых записей, он считал их завершенными.
207
Чистовик представлен в частности, следующими материалами: ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 451, 452, 454.
Художник сам объяснял особенности подготовки окончательной редакции: «Стал переписывать первую тетрадь дневника – отъезд из П[етербурга], Москву, Ригу – в новую тетрадь, дополняя то, что сохранилось в памяти, – но немного – и исправляя слишком корявые фразы» [208] , – и: «…переписывал из первой тетради дневников в новую тетрадь, кое-что добавляя» [209] ; «Переписывал в дневник мое летнее пребывание [у Нольде], записанное на клочках бумаги и кое-как, надо его привести в порядок» [210] и т. д. Таким образом, автор лишь приводил в порядок и дополнял черновики, а не сокращал и не цензурировал их. Кроме того, в дни написания писем сестре Сомов оставлял на полях дневника буквы «А» (т. е. «Анюта»), что указывает на упорядочение художником своего архива для будущей публикации. Эти и другие моменты указывают на то, что Сомов сознательно готовил к изданию свое литературное наследие и имел представление о том, как оно должно быть представлено.
208
См. запись от 24 апреля 1927 г.
209
Запись от 1 мая 1927 г.
210
Запись от 22 октября 1930 г.
Характерная особенность записей Сомова – их откровенность, детальное описание многочисленных любовных сцен. Автор часто передавал их на каком-либо из известных ему иностранных языков: французском, английском, немецком, испанском или итальянском. При этом, кроме французского, Сомов не знал никакой из этих языков в совершенстве, что зачастую затрудняет понимание текста.
В переписанных, чистовых записях художник применял еще и несложный шифр подстановки – шифр простой замены, точнее, так называемый «шифр Цезаря». Такой тип кодирования предполагает шифрование каждой буквы с помощью другой, отстоящей от нее в алфавите на фиксированное число позиций. Сомов использовал буквы дореформенного русского алфавита и при шифровании производил сдвиг по алфавиту на одну букву: так, например, «Б» шифруется как «В», «В» – как «Г» и т. д. При этом «» декриптуется как «Я», а «I», аналогично с «» – как «И». Буква «Й» игнорируется, твердый и мягкий знаки присутствуют в алфавите замены, но в исходном алфавите их нет (иными словами, они есть в криптотексте, но отсутствуют в расшифрованном). При этом Сомов сливал некоторые слова вместе, смешивал зашифрованный текст и открытый, русский и иностранный.