Дневник
Шрифт:
– Вы хоть раз заглядывали в отчет коронера о попытке самоубийства, предпринятой вашим мужем?
Детектив Стилтон говорит:
– Как вы думаете, где ваш муж мог взять снотворное?
Для протокола: главная проблема художественного колледжа в том, что там тебя могут обучить всевозможным приемам, но не могут наделить талантом. Невозможно купить вдохновение. Просчитать дорогу к прозрению. Вывести формулу. Рецепт просветления.
– В крови вашего мужа, – говорит Стилтон, – был обнаружен фенобарбитал.
Однако, говорит он, рядом с телом не
Продолжая водить кистью, Мисти спрашивает, куда клонит Стилтон.
И Стилтон говорит:
– Поневоле задумываешься, кто мог желать его смерти.
И Мисти говорит:
– Только я, – и понимает, что зря она так.
Картина закончена. Идеальна. Прекрасна. Ничего подобного Мисти в жизни не видела. Откуда что взялось, она без понятия. Она черпает кистью № 12 «черную слоновую кость» и щедрым росчерком уничтожает все.
25 июля
Дома на Эвкалиптовой и Юкковой улицах, они кажутся такими шикарными, когда впервые их видишь. Все они в три или четыре этажа высотой, все с белыми колоннами, и все построены во время последнего экономического бума, восемьдесят лет назад. Почти что век. Идешь по улице, и дом за домом прячется в разлапистые дубы и пеканы, громадные, словно зеленые штормовые тучи. Дома эти выстроились в две шеренги вдоль Кедровой улицы, глядят друг на друга через постриженные лужайки. Когда впервые их видишь, они кажутся такими… богатыми.
– Фасады в храмовом стиле, – объяснил Мисти Хэрроу Уилмот.
Где-то с 1798 года американцы начали строить простые, но внушительные фасады в стиле «греческого Ренессанса». А после 1824 года, сказал Хэрроу, после того, как Уильям Стрикленд сделал дизайн Второго Банка Соединенных Штатов, того самого, в Филадельфии, – после этого пути назад просто не было. Все дома отныне – и маленькие, и большие – обязаны были иметь ряд колонн с каннелюрами и угрожающую, выступающую вперед, нависающую над фасадом крышу.
Народ прозвал такие дома «односторонними», так как все эти вычуры красовались лишь на одной их стороне. В остальном дома были просты.
Так можно описать почти что все дома на острове. Сплошной фасад. Твое первое впечатление.
Начиная со здания Капитолия в Вашингтоне, округ Колумбия, и заканчивая самым крохотным коттеджем – все постройки болели «греческим раком», как шутили архитекторы.
– Для архитектуры, – сказал Хэрроу, – это означало конец эры прогресса и начало эры вторсырья.
Он встретил Питера и Мисти на автовокзале в Лонг-Бич и отвез их к побережью на паром.
Островные дома, они все такие величественные… пока не разглядишь, как сильно облупилась краска, сохлыми кучами лежащая у основания колонн. Гидроизоляция на крышах заржавела и свисает через край гнутыми красными обрывками. Те окна, где стекло разбилось, изнутри заклеены коричневым картоном.
Из грязи в князи и обратно за три поколения.
Ни одна инвестиция не может быть вашей вечно. Гарри Уилмот сказал ей об
– Одно поколение делает деньги, – объяснил он ей как-то раз. – Следующее поколение защищает деньги. Третье поколение становится нищим. Все постоянно забывают, чего это стоит – сколотить семейное состояние.
Каракули Питера:
– …ваша кровь – наше золото…
Для протокола: пока Мисти едет на встречу с детективом Стилтоном, добираясь три часа до места, где складирован Питер, она собирает воедино те обрывки, что остались в памяти от Хэрроу Уилмота.
Впервые Мисти увидела остров Уэйтенси, когда навещала с Питером его родню, когда его отец провез их по округе в старом фамильном «бьюике». Все машины на острове были старыми, чистенькими и блестящими, вот только сиденья в них были заклеены клейкой прозрачной лентой, чтобы набивка не вылезала наружу. Пухленький водительский козырек в «бьюике» был весь в трещинах от избытка солнца. Хромовая отделка салона и бамперы были в прыщиках ржавчины от соленого воздуха. Краска – тусклой под тонким слоем белого окисла.
У Хэрроу была плотная белая грива, зачесанная, что твоя корона надо лбом. Глаза то ли серые, то ли синие. Зубы скорее желтые, нежели белые. Весь остальной Хэрроу – тощий и бледный. Простой. Его дыхание пахло старым островным домом с гниющим интерьером.
– Этой машине десять лет, – сказал он. – Для машины на побережье это целая жизнь.
Он довез их до парома, и они все вместе ждали тот в доке, глядя на темную зелень острова, отделенную от них водой. Питер и Мисти, они были на летних каникулах, искали работу, мечтая о жизни в городе, любом городе. Они частенько болтали о том, чтоб забить на учебу и перебраться в Нью-Йорк или Лос-Анджелес. Ожидая парома, они сказали Хэрроу, что могли бы учиться живописи в Чикаго или Сиэтле. Там, где каждый из них смог бы начать карьеру. Мисти помнит, что ей пришлось три раза захлопывать дверь, чтобы та закрылась.
Это была та машина, в которой Питер попытался сдохнуть.
В которой ты попытался сдохнуть. Принял те снотворные таблетки.
Та же машина, баранку которой она сейчас крутит.
Написанные по трафарету на борту машины, ядовито-желтые слова гласят: «Боннер и Миллз – Когда Ты Будешь Готов Перестать Начинать Все Сначала».
То, что тебе непонятно, ты можешь понимать как угодно.
На борту парома, в тот первый день, Мисти сидела в машине, пока Хэрроу и Питер болтали у перил.
Хэрроу наклонился к Питеру поближе и сказал:
– Ты уверен, что она – именно та?
Наклонился поближе к тебе. Отец к сыну.
И Питер сказал:
– Я видел ее картины. Она – то, что надо.
Глаза Хэрроу сузились, его корругатор собрал кожу лба в длиннющие морщины, и он сказал:
– Ты знаешь, что это значит.
И Питер улыбнулся, но так, что сократился лишь его подъемник верхней губы, его «мускул брезгливости», и он сказал:
– Да, конечно. Ебаный я везунчик.