Дневник
Шрифт:
Как рисовала, когда была маленькой Мисти Мэри Кляйнман. С закрытыми глазами на свалявшемся ковре в гребаном трейлере.
Табби наклоняется ближе и шепчет:
– Мы прятались среди деревьев и подсматривали за тобой.
Она шепчет:
– Бабуся сказала, что мы должны тебе дать обрести вдохновение.
Табби подходит к туалетному столику и берет с него катушку скотча, которым Мисти прикрепляет бумагу к мольберту. Табби отматывает и отрывает две полоски, говоря:
– Давай закрой глаза.
Мисти нечего терять. Пусть дитя потешится.
И Таббины изящные пальчики приклеивают полоски скотча на оба Мистиных века.
Точно так же заклеены глаза ее папы. Чтобы не высохли.
Твои глаза точно так же заклеены.
В наступившей тьме Таббины пальчики вкладывают карандаш в руку Мисти. Слышно, как Табби ставит на мольберт альбом для набросков и открывает обложку. Потом ее рука берет Мистину руку и тянет ее, пока карандаш не упирается в лист.
От солнца, бьющего в окно, коже тепло. Таббина рука отпускает руку матери, и ее голос говорит в темноте:
– А теперь нарисуй свою картину.
И Мисти рисует, рисует идеальные окружности, углы и прямые, которые Энджел Делапорте считает невозможными. Судя по ощущению, картина выходит попросту идеальной. Что это такое, Мисти без понятия. Точно так же, как самописец сам по себе скользит по планшетке на спиритических сеансах, карандаш водит ее рукой по листу бумаги, водит столь быстро, что Мисти приходится крепко в него вцепиться. Ее автоматическое письмо.
Мисти едва поспевает за карандашом и говорит:
– Табби?
С глазами, крепко-накрепко заклеенными скотчем, Мисти говорит:
– Табби? Ты еще здесь?
6 августа
Между ног у Мисти слегка тянет, у нее внутри слегка сосет, когда Табби отстегивает мешочек от катетера и уносит его по коридору в ванную. Она выливает мочу в унитаз и промывает мешочек. Приносит обратно и пристегивает к длинной пластиковой трубке.
Табби делает все это для того, чтобы Мисти могла непрерывно работать в кромешной тьме. С заклеенными глазами. Слепая.
Она ощущает лишь теплый солнечный свет из окна. Когда ее кисточка останавливается, Мисти говорит:
– Я закончила.
И Табби снимает картинку с мольберта и прикрепляет к нему новый лист бумаги. Она забирает у матери карандаш, когда тот затупляется, и дает ей острый. Протягивает тарелку с пастельными мелками, и Мисти слепо щупает их, играет на жирной клавиатуре цвета.
Для протокола: все цвета, которые Мисти выбирает, все линии, которые она проводит, совершенны, потому что теперь она все делает не задумываясь.
На завтрак Полетта приносит поднос из кухни, и Табби нарезает все на маленькие кусочки. Пока Мисти работает, Табби кормит ее с вилки. Из-за пленки на лице Мисти еле открывает рот. Лишь настолько, чтобы обсосать свою кисточку, заострить ее кончик. Чтоб отравиться. Непрерывно работая, Мисти не чувствует вкуса. Мисти не чувствует запаха. После нескольких первых кусочков с нее довольно.
В комнате полная тишина, ее нарушает только скрип карандаша по бумаге. Снаружи, пятью этажами ниже, шипят и разбиваются океанские волны.
На ленч Полетта приносит новую порцию, к которой Мисти вообще не притрагивается. Шина уже свободно болтается на ноге, так Мисти похудела. Слишком много твердой пищи – непременно поход в туалет. А значит, перерыв в работе. На шине почти не осталось белых пятен, так много цветочков и птичек нарисовала Табби. Ткань Мистиной спецовки стала жесткой от пролитой краски. Жесткой и липнущей к ее рукам и грудям. Ее руки покрыты засохшей масляной коркой. Отравлена.
Ее плечи болят и задираются кверху, кисти рук вворачиваются внутрь. Пальцы онемели вокруг рашкуля. Шею пронзают спазмы, бегущие снизу вверх по обе стороны позвоночника. Судя по ощущениям, ее шея выглядит сейчас, как шея Питера, загибается назад, едва не прикасаясь к заднице. Запястья тоже, наверное, стали как у Питера, узловатые и скрюченные.
Ее лицо расслаблено, чтоб кожу не содрали две полоски скотча, сбегающие с Мистиного лба поверх обоих глаз на щеки, подбородок, шею. Клейкая пленка держит кольцевые мышцы вокруг глаз, скуловые мышцы в уголках рта, держит всю ее лицевую мускулатуру в расслабленном состоянии. Из-за пленки Мисти может раскрыть губы лишь чуть-чуть. Она может говорить только шепотом.
Табби засовывает ей в рот соломинку, и Мисти отпивает глоточек воды. Таббин голос говорит:
– Бабуся говорит: ты обязана творить свое искусство, что бы ни случилось.
Табби утирает матери губы, говоря:
– Мне очень скоро придется уйти.
Она говорит:
– Пожалуйста, не останавливайся, как бы ты по мне ни скучала.
Она говорит:
– Обещаешь?
И, продолжая работать, Мисти шепчет:
– Да.
– Даже если меня очень долго не будет?
И Мисти шепчет:
– Да, обещаю.
5 августа
Усталость не может остановить тебя. Язвы на пальцах и голод – тоже. Поссать ты можешь, не прерывая работу. Картина будет завершена, когда кончатся краски, а карандаш сточится до нуля. Тебе не нужно бежать к телефону. Ничто постороннее не отвлекает внимания. Пока ты испытываешь вдохновение, работа не останавливается ни на миг.
Весь день Мисти вкалывает слепая, и вот в очередной раз карандаш замирает, и в очередной раз она ждет, что Табби заберет картинку и даст ей чистый листок бумаги. Но ничего не происходит.
И Мисти говорит:
– Табби?
Этим утром Табби пришпилила на спецовку матери здоровенную брошь из зеленого и красного стекла. Потом Табби встала смирно, и Мисти надела мерцающее колье из отстойных розовых стразов на шею дочери. Стоящей, как статуя. В лучах солнца из слухового окошка стразы сияли, как незабудки, как все цветы, которых Табби не сорвала этим летом. Потом Табби заклеила глаза матери. Вот когда Мисти видела дочь в последний раз.