До мурашек
Шрифт:
– Что?
– пока полощу тряпку в ведре, поднимаю на неё предупреждающий взгляд, который она точно проигнорирует.
Верхние кухонные шкафы уже блестят, мне остались нижние. Мы отдраиваем дом три часа, и всё это время я выслушиваю, какой отец плохой. В каких-то моментах я искренне с ней соглашаюсь, где-то нехотя поддакиваю, но в основном я уже элементарно устала это слушать!
Сколько можно? Я не могу...
Мою дежурную фразу "мам, может лучше развестись тогда?" мать в лучшем случае пропускает мимо ушей, смотря на меня стеклянными глазами. В худшем - припоминает мне мой собственный горе-брак, и куда я в итоге пришла. Это очень скользкая тема для нас обеих, поэтому я предпочитаю её не развивать, чтобы не переругаться окончательно.
Я не хочу ругаться. Я её люблю. Правда, люблю.
И переживаю за неё и отца, но находиться рядом в последние годы становится невыносимо. Настолько, что меня терзают сомнения, а было ли когда-то вообще хорошо? Нет, ребенком я была счастлива и очень привязана к ней, но сейчас, будучи уже взрослой, вспоминаю, как мне запрещали громко говорить, баловаться, вести себя неподобающе.
С одной стороны, я благодарна матери за воспитание - теперь я чувствую себя достаточно комфортно в любом, даже достаточно высоком обществе, зная, что из меня не вырвется вульгарная девчонка из крохотной горной деревни не при каких обстоятельствах. С другой...Жаль чего-то упущенного, мимолетного, необъяснимого, что могло быть со мной только в детстве, но не случилось, потому что я слишком зажатая была. Но опять же...Если бы не мама, смогла бы я так легко выдержать балетную дисциплину? Думаю, нет. У нас многие ребята по-настоящему страдали, а мне всё давалось легко.
И это - спасибо маме.
Вот только бы отца при мне ругать перестала…
– Вот даже Лев твой и тот с Надькой не общается. И это она от его папашки не родила, только в палатке пристала раз. Сколько лет прошло, а до сих пор мимо неё смотрит, высокомерный такой, куда деваться, - ворчит мать в своей привычной манере, надраивая плиту и не замечая, как я вся вспыхиваю от жаркого наплыва адреналина при одном упоминании Лёвкиного имени.
"Мой Лев"...Она это с таким пренебрежением произносит, привыкнув так его называть, а меня ведёт всю. Не мой, мам, давно...
– С чего ты взяла, что не общается?
– бормочу хрипло, с излишним усердием оттирая развод на кухонной дверце.
– Да вечером вчера в супермаркете встретила и его, и лохудру эту. Мне кивнул, но тоже, знаешь, как одолжение сделал, такой прям...!
– раздраженно цокает языком, - А мимо Надьки и вовсе, не взглянув, прошел, хотя точно узнал. Я на него за это даже обижаться не стала. Вот, видишь! Какой бы ни был, а за мать горой, ясно тебе?
От её «какой бы ни был» меня всю передергивает, и спина каменеет. На языке крутится едкий ответ, но я лишь до ломоты сдвигаю брови на переносице и приступаю к следующему разводу.
Мама просто обижена на отца сегодня, просто обижена... Она же далеко не всегда такая. И умом я понимаю, почему её так разрывает. Хочется ей выговориться - пусть говорит...
– А ты!
– не унимается мама, заводя саму себя, - Ходишь ей, в глаза заглядываешь, будто лучшая подружка она тебе! Шлюшка папашки твоего! Хороша подруга, да!
– Мам, хватит, - не выдержав уже цежу сквозь сцепленные зубы.
– Что хватит-то? Я не правду что ли говорю?!
– У нее с отцом давно ничего нет. И она мать Гоши. Что мне делать прикажешь?!
– Ой, ты веришь в этот бред, что нет? Такая ты у меня наивная, - воинственно подбоченивается мать, говоря нараспев с издевкой.
– Верю! И тебе бы стоило, - намеренно отвечаю тихо, чтобы сбавила обороты, и отворачиваюсь.
Колотит слегка. Вывела меня все-таки из себя. Желание демонстративно кинуть тряпку в ведро и уйти с кухни становится непереносимым.
– Да ты у нас всем мужикам веришь! Жизнь же не учит, - не унимается мать, - Что отцу своему - предателю, что немцу этому, который тебя чуть не засудил, что Льву, что нужна ему была не только поахаться по кустам, пока больше никто не дает!
– Хватит!
– вскакиваю с колен так резко, что переворачиваю ведро, мутная вода стремительно пачкает пол.
Мама охает, а я отупело смотрю на грязную лужу, подступающую к босым ногам.
– Аккуратней же надо, дочка, ну!
– мама суетится, начиная убирать, становится передо мной на корточки.
В голове гудит. Меня вдруг такой обидой накрывает.
– Лучше бы я с отцом и Гошкой поехала, чем торчала тут с тобой, - тихо бормочу, но она слышит, конечно.
И я специально, да! Мне больно от её слов и ей пусть тоже от моих больно будет, у нас теперь баланс. Равновесие...
Вижу, как деревенеет мамина спина, как она застывает с тряпкой. И в какой-то миг даже жалею, что это сказала, но это только миг...Меня тоже несет. Пульс долбит в ушах. Все-таки мы похожи, наверно. Я ведь её дочка.
– Так езжай, - сипит мать, поднимая на меня колючий взгляд, - Езжай, оставьте меня тут дом вам отмывать, пока вы по магазинам с другой семьей гуляете...
– И поеду, - рычу.
– Вперёд, - отмахивается от меня мама.
А мне так больно! Я даже объяснить не могу, но щемит внутри так...
Отхожу от неё, хватаюсь за телефон, набираю отца.
– Пап, ты не уехал ещё в Кисловодск?
– ладони влажные, трясутся.
– Нет пока, у Гошиного дома стою, жду, когда соберется, - отзывается отец.
– И меня подождите, я с вами.
– Да?
– папа радуется. Он всегда очень радуется, когда я общаюсь с единокровным братом. Хочет, чтобы мы ощущали себя настоящими родственниками, - Гуль, да не надо идти. Ты дома? Мы сейчас подъедем, как раз по пути.
– Хорошо, - сбрасываю вызов, кидаю последний взгляд на будто окаменевшую мать и ухожу к себе в комнату собираться.
***
Эмоционально я выжата полностью, и мой внешний вид отлично это отражает. Я не стала краситься, наряжаться, даже причёсываться. Надела обычный бирюзовый спортивный костюм с кенгуру, перевязала гульку на макушке повыше, не особо следя за получающимися петухами, нацепила кроссовки и юркнула на заднее сидение папиного джипа, стоило ему притормозить у наших ворот.
– С матерью поругалась что ли? – ловит мой взгляд папа в зеркале заднего вида.
Кошусь на Гошку, сидящего на переднем пассажирском. Не хочу обсуждать маму при нем.