До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
— Как, у вас сын? — радостно удивилась мать. — Что же вы не похвастаетесь? Сколько ему?
— Четырнадцать.
— Ну–у, совсем большой мальчик.
— А папа ещё так молод, — вставила Майя и, глядя на него сбоку, отпила из фужера воды.
Михаил Михайлович задержал на ней свой насмешливый быстрый взгляд и значительно покашлял. Все с готовностью засмеялись. Рая подвинула тарелку и стала есть. Прямо перед ней возвышалась посреди стола бутылка с горлышком в серебре.
Сорин, требуя тишины, похлопал в ладоши и предложил в честь этого выпить (Рая так
— Все же вы зря так строги с дочерью. Зря! А ещё хотите, чтобы она спела нам.
— Случаев смерти от шампанского не зарегистрировано, — сказал Сорин. — Я говорю это как врач.
— Александр Григорьевич! — устыдила его мать. — Уж вы-то знаете мои принципы. Рая, а почему ты молчишь? Разве ты когда-нибудь пьёшь вино? Скажи Михаилу Михайловичу.
Рая жевала, не поднимая от тарелки глаз.
— Раиса, ты меня слышишь?
— Пила, — тихо и внятно произнесла Рая. — На Новый год.
Все громко засмеялись, а Сорин снова захлопал в ладоши. Рая с невозмутимым видом ела салат. Ей налили почти половину фужера, Михаил Михайлович сказал тост, и к ней со всех сторон потянулись бокалы. К ней! Ещё не пригубила, а в голове весело шумело. Пила осторожными глотками — знала, мать следит за ней и, поперхнись она, никогда не нальёт ей больше.
— Я поухаживаю, — вполголоса сказал Михаил Михайлович и положил ей балыка. Рая взглянула на него сбоку, как Майя, и благодарно наклонила голову. Сейчас ей самой хотелось спеть, но никто теперь не просил её, а мать вовсе забыла о ней — доказывала что-то Майе.
— Вы любите романсы? — негромко спросила Рая Михаила Михайловича. Он не расслышал и наклонился к ней, как наклоняются к ребёнку. Рая подняла голову. — У нас есть цыганские романсы. «Очи черные». И ещё… Можно завести, если не возражаете.
— Не возражаю, — произнёс Михаил Михайлович и улыбнулся ей. — Но, кажется, кто-то обещал нам спеть.
Рая помнила, что ничего не обещала, но все принялись уговаривать, и она, уступая, вышла из-за стола.
— Мою любимую, — томно попросила мать.
— «Мишку»?
Мать утвердительно прикрыла глаза. Рая сцепила впереди руки и прокашлялась. Как жалела она, что на ней нет её нового платья!
Лучше всего получился припев:
Мишка, Мишка, Где твоя улыбка, Полная задора и огня? Самая нелепая ошибка, Мишка, То, что ты уходишь от меня.Хлопали шумно, но больше петь не просили, а в одиннадцать мать отправила её в ту комнату. Рая разобрала постель и, уже в ночной рубашке, подошла к Марте. Это был подарок отца к Восьмому марта. Первый и единственный раз, когда её поздравили с женским праздником…
Она поправила Марте волосы, осторожно платье одёрнула. Надо бы постирать его или сшить другое — вечернее. Ей представилось, как она нарядит Марту в это новое платье, сделает ей пышную причёску и посадит, как
В картонной коробке из-под чешского пива лежали игрушки. Рая отыскала кукольные чашечки, вытащила было, но вспомнила, что в ресторане подают не чашки, а бокалы. Застыла на мгновение. Потом проворно освободила край стола, опустилась, подвернув рубашку, на колени и принялась играть. Не просто тыкала пальцами в воображаемые клавиши — играла, разве что мелодия звучала внутри неё. Как хорошо слышала её Рая! И уже не в ночной рубашке, а в белом длинном платье она, и не кукла Марта внимает ей, а много–много народу.
Стукнула дверь. Испуганно вскочила Рая на ноги. На пороге стояла, держась за ручку, мать. Услышала?
— Ты что делаешь? — недоуменно проговорила она, и Рая сообразила, что ничего не могла она услышать.
— Убираюсь…
Мать прикрыла дверь и подошла ближе. Подозрительным взглядом окинула стол, Марту, коробку из-под пива. Совсем трезвой была она.
— Ты что делала, я спрашиваю?
Рубашка словно бы растворилась в воздухе, оставив незащищённым её тело. Ей почудилось, мать все уже знает: и про комиссию, и про горбатенькую Фросю. Задвинув под стол коробку, прошла с опущенными глазами к кровати, тихо легла. Мать смотрела на неё пытливо и тревожно.
— Что с тобою? После шампанского, может?
Отрицательно качнула Рая головой. И вдруг ей стало жаль себя, словно она — маленькая одинокая девочка. Простыня, пододеяльник, подушка — все было холодным.
— Замёрзла, — пожаловалась она.
У матери дрогнули губы. Не спуская с Раи обеспокоенных глаз, присела на краешек кровати, положила руку на лоб.
— Болит что-нибудь?
Рая ответила тихо:
— Ничего не болит.
Шершавой была ладонь, а пальцы согнуты — с утра до вечера в холодной воде.
— Может… Может, обиделась, что я петь тебя?..
Рая качнула головой.
— Устала немного. Иди, а то они ждут тебя.
Но мать не уходила, и её неспокойный взгляд проникал все глубже.
— Иди, — с настойчивостью повторила Рая. Ей опять становилось страшно.
То ли Тепе наврали, то ли врачи, обследуя их класс, ничем таким не интересовались, но Фросины советы не понадобились. Выйдя из директорского кабинета, Рая прошептала онемевшей от страха Тепе, что бояться нечего. Подружка тупо смотрела на неё сквозь толстые очки. Не верила. Да и Рая — тоже. Неужели все страшное минуло и теперь она вновь свободна?
Домой возвращались вместе. Тепа, возбуждённая, трещала без умолку. Какие же они ещё пацанки, раз паниковали так из-за какой-то комиссии! Ника бы на их месте и бровью не повела.
— Голова что-то… — сказала Рая и поморщилась. — Шампанского переборщила вчера. Ты как относишься к шампанскому?
Тепа глядела на неё, соображая.
— Я не пробовала. Я водку пробовала — мне Жуха давал.
Рая покривила губы.
— Водка — гадость. Надо шампанское пить. Нику знаешь? Мы тут в парке с ней были. Двое подкалывались, один с усиками — мороженым все угощал.