Добро Пожаловать В Ад
Шрифт:
— Звиздец, — выматерился Черемушкин, отшвыривая окурок в угол. — Теперь-то уж точно приехали.
Увидев подошедших Коновалова с Турбиным, с плохо скрываемым раздражением, бросил:
— А вы какого… здесь шаритесь? Приказа не слышали?! Занять круговую оборону.
Глава двадцать первая
В то самое время, когда комбат в мучениях умирал в окруженной боевиками школе, когда бойцы лейтенанта Черемушкина, разобравшись по классам, готовились к отражению атаки, неподалеку от центра Грозного, на веранде старой, облупившейся мазанки, в полузабытье лежал раненый в живот Максим Васнецов.
Застекленная ячейками веранда пестрела пустотами, морозный воздух беспрепятственно проникал внутрь, где было ничуть не теплее, чем под открытым небом.
Васнецов не чувствовал собственного тела: ноги сделались чужими, налились свинцом, и он был не в силах пошевелить пальцем. Укрывавший его матрас давил на порванный осколком живот, в кишечнике тлел пожар, и очень хотелось пить. Но воды не было. Васнецов облизнул потрескавшиеся губы и пошевелился, сдвигая матрас с раны. Но ничего не вышло, он слишком много потерял крови, и слишком обессилел.
Запрокинув голову, Васнецов смотрел в пустой треугольник ячейки на звездное небо. Он без труда разбирался в хаотичной россыпи звезд, прошелся по ковшу Малой Медведицы, отыскивая в завораживающей пустоте космоса красноватую точку. Жжение ненадолго отпустило, и он не думал ни о чем, кроме как об этой красной звездочке, манившей его воображение еще с детства. Красная планета… планета цвета крови, названная в честь бога войны…
Бог войны… Артиллерия…
Он закрыл глаза и будто заново увидел городскую улицу, выхваченную из ночного мрака факелами горящих танков, «семьдесятдвойку» впереди, уже пылавшую, в которой сдетонировал загруженный под завязку боекомплект. Многотонную, обвешанную ящичками «ЗИПов» башню сорвало и отбросило на жилую постройку. Стена под массой обвалилась, осыпалась кирпичами. Ствол танкового орудия пролег во всю комнату, раздавив шифоньер…
А ведь еще недавно, каких-то двадцать минут назад, следуя колонной по спокойным улицам Грозного, он сглупа подумал, что все закончилось и не начавшись, что никакого штурма не будет, и в людях возобладал разум. Город встречал тишиной, и не было и намека на такой исход.
Все изменилось в считанные секунды, началось так внезапно, что сначала он растерялся. Танки, эти бронированные чудовища, слепыми котятами тыкались между домами, и отовсюду стреляли, строчили, летели гранаты. Задымил головной. Закрутилась на разорванной гусенице вторая машина. В провале окна возник моджахед с гранатометом, сверкнуло пламя, и ее трансмиссия исчезла в густом облаке дыма.
Прижав к горлу ларингофоны, Васнецов приказал механику давить забор и прорываться вглубь частного сектора. «КШМка» вынесла железные ворота, давя ограждения и парники, влетела в огород.
И тут машину сотрясло, мотор заглох, и она заполнилась дымом. Что было дальше, он уже не помнил…
Боль в развороченном животе на короткое время вернула его в сознание. Васнецов видел себя словно со стороны, обвисшим на руках Жданова и Сергиенко, что бегом тащили его по двору. Сзади, с обхватившим за шею раненым товарищем, поспешал танкист.
Происходящее казалось нереальным, недоступным до разума, ночным кошмаром, который обязательно улетучится с лучами восходящего солнца, сценой из навороченного спецэффектами боевика, невольным участником которой он стал. Но пекущая боль заставляла поверить в реальность. Это был не сон, и что случилось, то случилось. Он ранен, ранен серьезно, от кровопотери кружилась голова…
Его снова вырубило, и, видимо, на этот раз ненадолго. В память врезались звучные удары — Жданов выносил хлипкую дверь халупы, построенной на манер украинской, обмазанной снаружи глиной и побеленной. Замок отлетел на пол, вырванный вместе с кривыми шурупами.
— Его надо перевязать, — звенел в ушах голос Жданова. — Он же кровью изойдет.
Потом он чувствовал неловкие, причиняющие боль прикосновения. Его неумело перебинтовали, вкололи шприц промедола. Наркотик подействовал, горячая волна обволокла его, закружила голову, потолок вдруг стронулся, и комната завертелась в дьявольском хороводе.
Голоса достигали его разума искаженными, он плохо понимал, о нем ли идет речь, или о танкисте, лежавшем рядом.
— Не дотянет…
— Как его угораздило?..
— Наводчик мой. Только подбили, полез из танка, а тут …
— Два пулевых…
— Легкое задето…
— Загнется…
— Я не загнусь… — зациклившись на услышанном и боясь, что его бросят, закричал Васнецов. — Не загнусь, слышите?!
— Чего он там шепчет? — перегнулся к нему танкист. — Воды хочешь? Нельзя тебе воды…
— Я не загнусь, — упрямо зашептал Васнецов. — Жданов, Жданов, ты слышишь меня?
— Слышу, товарищ старший лейтенант…
Лицо механика расплывалось перед ним; глубоко вздохнув, он проговорил:
— Плохо мне Жданов… Воды бы… Дай воды…
— Нет воды, — Жданов затряс головой. — Нету…
— Воды… Немного воды…
Размазывая по грязному лицу слезы, Жданов выскочил за порог. Вернулся он спустя секунды, и на него яростно зашипел танкист:
— Чего ты рисуешься? Хочешь, чтобы «чехи» нас засекли? Приткни свою жопу.
Механик приподнял голову Васнецова, приложил к пересохшим губам носовой платок со снегом.
Он ощутил живительный холод на губах, сглотнул кадык.
— Пить… Хоть капельку…
А рядом прерывисто дышал раненый танкист. Из простреленной грудины вырывался утробный свист.
— Резину ему наложи… Прижми сильнее, чтобы воздух не попадал.
Скосив глаза, Васнецов мутно видел раздетого по пояс бойца, перемазанную кровью нательную рубаху. Сергиенко наматывал бинт, неровно ложа белоснежные стежки на подсыхающие кровавые подтеки…
Чернота навалилась на Васнецова, закружила, втягивая в бездонный, стремительно вращающийся колодец.