Добрые времена
Шрифт:
— Про спираль? — недоумевал Михаил.
— Ну, да. Что общественное развитие идет вверх не прямо, а по спирали.
— Это закон отрицания, — вмешался более грамотный Василий, уже сдавший диамат.
— Не знаю, мы этот закон не проходили, — отрекся Ромка. — У меня свой, мною лично придуманный.
— Ну-ка, ну-ка! — заинтересовался Василий. — Люблю поспорить!
— Значит, так, — Ромка сел на стол, забыв про стенгазету, и, болтая нотами, начал: — В каждом общественном строе есть свои формы правления, так?
— Ну, допустим, — не понимая, куда он клонит, согласился Василий.
— Так вот они совпадают, только становятся другого качества.
— Кто они, что совпадает? — продолжал не понимать Василий.
— Ну, формы правления же. Приведу пример. При рабовладельческом строе была диктатура?
— Была.
— И у нас диктатура, только не какой-то кучки или одной личности, а пролетариата.
— Можно согласиться. Но кроме рабовладельческого строя есть еще феодализм и капитализм.
— Пожалуйста. При феодализме диктатура — это абсолютная монархия. А при капитализме — фашизм. Гитлер, Муссолини.
Василий почесал в затылке:
— Значит, король — диктатор?
— Конечно! Вспомни Людовика Каторза. «Король — солнце». Уж куда дальше! И с демократией так же.
— Что с демократией? — насторожился Василий.
— В рабовладельческом строе была демократия? Афины, например?
— Ну, была.
— Так. Есть так называемая буржуазная демократия, которой пользуется практически правящая верхушка, так?
— Допустим.
— И есть наша демократия — абсолютного большинства.
— Не спорю. А как же феодализм?
Ромка запнулся, а потом его лицо просияло.
— Ну, как же! Феодальная раздробленность.
— Какая же это демократия? — сбычился Василий.
— Очень просто. Феодалы были все равны, потому и раздробленность.
— Демос — народ, кратос — власть! — взревел Василий. — Не знаешь, что слово «демократия» обозначает!
— Скажи мне, Васенька, слово «демократия», какого происхождения? — елейным голосом спросил Ромка. — Греческого?
— Конечно! — враждебно на него поглядывая, нехотя согласился Василий.
— И родилось это понятие, если не ошибаюсь, в Афинах?
— В Афинах, — выдавил из себя Василий.
— Так какая же это власть народа, — торжествующе заорал Ромка, — когда у каждого свободного гражданина в Афинах были рабы? Они, как известно, в управлении не участвовали, а были бессловесной машиной. Значит, что?
— Что? — опешил Василий.
— Значит, демократия — это равенство среди граждан правящего класса. А потому феодальная раздробленность — тоже демократия.
— Нет! — заорал Василий.
— Да! — так же громко ответил Ромка. И оба вперились в друг друга глазами.
— Ладно, — угрожающе заявил Василий. — Мне, видать, тебя не переспорить. Пошли к ребятам, они тебе покажут феодальную раздробленность.
Вскоре из спальни раздался страшный крик.
Михаил, переписавший к тому времени красивым почерком передовицу, прислушался, вздохнул и начертал «Кому что снится». Ему, Михаилу, лично приснился жареный гусь. Ромке — будто он танцует танго с кобылой Машкой. Натэллочке — коробка конфет «Птичье молоко». Андрея он изобразил скачущим на коне с шашкой и атакующим стройные ряды колосьев. Василию приснилось, что ему в горло вцепился нищий студент и поет «Дай копеечку». Он так увлекся, что, когда наконец Светик притащил свой фельетон, места уже не осталось.
— Давай! Не про меня? Поместим в следующем номере, — милостиво согласился Мишка.
Потом девочки вдруг увлеклись своеобразной игрой, которая называлась «выяснять отношения». Первой начала Алка. Перехватив Ромку, который, увлеченный своей теорией, шел доругиваться с Василием, она тоненько сказала:
— Можно тебя на минуточку?
— Опять кто-нибудь влюбился? — саркастически заметил Ромка.
Алка на него смотрела серьезно и очень нежно.
— Что-нибудь случилось? — встревожился Ромка.
— Ром. Ты как ко мне относишься?
— Что за ерунда? Положительно, конечно. Ну и что дальше?
— А теперь ты спроси, как я к тебе отношусь.
— А как ты ко мне относишься? — повторил безразлично Ромка.
— Я тебя люблю!
— Что?
— Просто обожаю.
— Сдурела?
Алка вместо ответа подняла глаза к потолку, потом перевела их на кончик носа и внезапно посмотрела на него, в упор, глаза в глаза.
— Мать, тебе что, нехорошо?
Та разочарованно махнула рукой:
— Деревня. Это называется «строить глазки». Еще гимназистки умели.
Ромка обозлился:
— Что за мещанские манеры! Может быть, ты еще в бутылочку предложишь сыграть?
— Может быть, — Алка смерила его высокомерным взглядом и плавно пошла на женскую половину. Там раздался дружный хохот. Ромка, так ничего и не поняв, недоумевая, направился к себе.
Потом на отлов вышла Натэллочка. В красивом брючном костюме, в меру накрашенная, она попалась навстречу Мишке, который вывешивал стенную газету. Злые языки утверждали потом, что он сдался без боя и что вроде из-за печки долго раздавались чмокающие звуки, напоминающие поцелуи. Во всяком случае он долго потом сидел на кухне и, затягиваясь самокруткой, мрачно вздыхал.
— Ты чего? — спросил его Светик, пришедший туда в поисках чего-нибудь вкусненького.
— Она сказала, что полюбит меня, — трагическим голосом сказал Мишка.
— Кто она?
— Натэллочка.
— Ну и радуйся!
— Так она поставила два взаимоисключающих друг друга условия.
— Какие?
— Чтоб похудел и чтоб бросил курить.
— Так давай!
— Как же? Если я брошу курить, обязательно еще растолстею. О, женское коварство! — Мишка горестно сплюнул крошку махорки.