Добрые времена
Шрифт:
— Борис Алексеевич занят, — веско проронил Светик.
Рожнов бросил на него благодарственный взгляд и, чтобы как-то загладить недавнюю вспышку грубости, спросил:
— Ну, а не пьешь почему?
— Йогам нельзя пить, — серьезно ответил Анохин. — Они питаются только ягодами и молоком.
— А мясо!
— Трупы? Ни в коем случае! — ужаснулся новообращенный.
В глазах Боба зажегся плотоядный огонек.
— Слушай! В лагере за обедом я с тобой садиться буду. Лады?
— Зачем?
— А ты будешь мне свое мясо отдавать!
— Думаешь, солдатам мясо дают? — скептически спросил Родневич.
— А как же?
— Глубоко сомневаюсь. Щи да каша — пища наша.
Рожнов запаниковал. Ему, поедающему за один присест шесть шашлыков, вдруг остаться без мяса?
— Шутишь?
— Нисколько. А ла гер, ком а ла гер. Ешь, что дают. Таковы солдатские будни.
Блеск военной карьеры мгновенно померк в глазах Боба.
— Мне такие будни ни к чему. Я обратно хочу.
На шум снова заглянул полковник.
— Товарищ полковник! Правда, что в лагере мяса не дают?
— Кто сказал? Двести граммов — ежесуточно.
Рожнов так возрадовался, что даже не полез на обидчика.
— Ну, четыреста граммов — куда ни шло!
— Почему четыреста? — удивился полковник.
— Анохин мне будет отдавать.
— За что?
— А он не ест мяса по идейным соображениям.
— Вегетарианец? — хмыкнул Кислица. — Посмотрим, что от его соображений останется после перехода в пятьдесят километров.
А за окном уже синели вечерние сумерки. Мелодия дробно перестукивающих колес воскресила в памяти другой поезд, тот, что вез их с целины. Видно, не одному Ромке вспомнилась их прошлая поездка. Стас снял с третьей полки свою гитару и тихонько, под аккомпанемент лениво перебираемых струн, запел целинную:
Шумел Ярославский вокзал...
Ромка взглянул на него, потом перевел взгляд на притихшего Светика.
— Помните, как мы ночью зерно провеивали? Таким далеким это кажется и немножко смешным...
— Ну, тогда ничего смешного мы в этом не находили, — проворчал Светик. — Помню, мне спать хотелось все время.
Все трое снова переглянулись. В их среде не были приняты громкие слова. Боясь сфальшивить и оказаться непонятым, никто из них не произносил вслух — «дружба, любовь, долг, честь». Они не клялись друг другу в дружбе.
Это подразумевалось само собой. Просто каждый был уверен в надежности двух других, вот и все.
Правда, Стас, женившись, стал реже бывать с ними вместе. Что ж, вполне естественно. Чувство легкой грусти кольнуло Ромку. Институт кончится. Разбегутся они в разные концы. Свои дела, свои заботы. Хотелось верить, что, несмотря ни на что, их дружба останется прежней — чистой, не омраченной никакими бытовыми заботами.
— Чего ты разнудился? — не выдержал Боб, так ничего и не понявший. — Давай чего-нибудь повеселей. Частушки, например.
И он заорал, не дожидаясь, пока Стас подберет аккомпанемент.
На первое подали щи,
А на второе — овощи,
А на третье подали
Машину «скорой помощи»!
* * *
Ярко-зеленые ворота с крупными алыми звездами гостеприимно распахнулись. На плацу нестройные ряды студентов встретила группа офицеров.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал старший из них, плотный коренастый полковник.
— Здравия желаем, товарищ полковник, — ответил разноголосый хор.
— Я ваш командир полка. Это — старший лейтенант Ванечкин, командир учебной роты. С ним вы пройдете курс молодого бойца. Сейчас получите форму и в баню.
— Р-рота, — звучно и чуть зловеще произнес отделившийся от группы поджарый, долговязый офицер в лихо заломленной набекрень фуражке. Его бронзово-красное лицо с белесыми бровями и ресницами было бесстрастно.
— Нпа-пра-у!
И тут же, как удар бича, хлесткое:
— А-т-ставить! Когда я говорю «рота», надо принять стойку «смирно» и готовиться выполнить следующую команду.
— Ррота! Нна-пра-у! Шагом — арш! Левой! Левой! Рраз-два-три! Рраз-два-три. Разговорчики в строю отставить! Левой!
Четверка друзей, самых высоких на курсе, шла в первой шеренге. Подлаживаясь к команде, шли споро, широко, вдоль ряда зеленых палаток, мимо спортгородка, где играли в футбол, мимо столовой с аппетитными запахами, к деревянной баньке, где каждому вручался кусочек хозяйственного мыла.
Форма, конечно, больше всего была к лицу Рожнову. Как будто с детства ее носил. Туго затянув ремень, он подскочил к Ванечкину.
— Правильно, товарищ старший лейтенант?
Тот подергал за ремень.
— Перетянули. Надо, чтоб два пальца проходило, иначе дышать будет трудно. Ваша фамилия — Рожнов?
— Так точно.
— Мне рекомендовали назначить вас старшиной роты.
— Рад стараться.
Водянистые глаза командира роты дрогнули в усмешке.
— Старайтесь.
— А знаки отличия у меня будут?
— Лычки? После присяги. Если, конечно, заслужите. Что там за шум? Разберитесь, Рожнов.
Это смеялись над Анохиным. Обтянутые галифе ноги Светика казались удивительно тонкими и вдобавок кривоватыми. Гигантская гимнастерка была ниже колен. Идиотски надвинутая на лоб пилотка довершала туалет.
— Ремень подтяните, Анохин! — подавляя смех, прикрикнул Рожнов.
— Ты чего это орешь? — воззрился на него Светик.
— Назначен старшиной роты! — не скрывая ликования, произнес громогласно Боб. — Потому при исполнении.