Добрые времена
Шрифт:
— Хорошо тем, кто полтора метра на коньках и в шляпе, — шипит Светик. — А я когда откопаю в свой рост?
— Ребята, дайте попить! — услышали они хриплый басок Рожнова.
— А твоя фляжка где? — удивился Ромка.
— Пустая, — прохрипел Боб. — Селедка — зараза. В животе булькает, а пить все равно хочется!
— Эх ты, теоретик! — смеется Ромка. — Лови!
— Поживее работайте! — начинает торопить старший лейтенант.
Видно, и в его планы не входит остаться без обеда. Он хвалит Бессонова за идеально отвесные стенки окопчика, снисходительно не замечает хитрости Анохина, стоящего в своем окопе чуть ли не на коленях. Звучит бодрая команда строиться, и рота как на крыльях летит к столовой, куда усталость девалась! Однако сумрачное настроение ребят не проходит. То один, то другой взглянет на командира исподлобья, тая невысказанную обиду.
После обеда — два часа строевой подготовки на плацу. Бесконечные «налево, направо, на караул, кругом». По-прежнему рота держится отчужденно, не слышно обычных шуточек. Даже Рожнов не пристает к старшему лейтенанту со своим постоянным «Я правильно делаю?».
Перед отбоем у палаток появился полковник Кислица.
— Зашел попрощаться. Завтра уезжаю в Москву. Вернусь к сдаче экзаменов.
Ребята кинулись к нему, как к родному. И этого милого интеллигентного человека они еще недавно считали солдафоном? Надо же так ошибаться! Кислица сочувственно кивал головой, когда обиженные наперебой рассказывали ему о печальном эпизоде с газами. А разгоряченный Рожнов даже лег на землю, чтобы продемонстрировать, как чуть не упал во время пробега Анохин, запутавшись в собственных длинных ногах.
— Это аракчеевщина! Не потерпим! — кричал возбужденно Светик.
— Мы прямо предупреждаем — будет «коллективчик», — сказал Родневич.
— Как это? — не понял полковник.
— Коллективное неповиновение, — гордо объяснил Стас. — Он нам — «налево», а мы стоим. «Направо» — опять стоим. Часов двенадцать так простоим, все запляшут! Я знаю, в одной части коллективчик сделали, наутро командира отстранили — поминай как звали.
Кислица насупился.
— Ну, вы полегче. Здесь ведь армия, а не институт. Раз приказано, надо выполнять. Потом Ванечкина в какое положение ставите? Он ведь тоже молодой специалист.
— Как «молодой специалист»? — ахнул Бессонов. — Я думал, ему лет сорок.
— Да нет, ваш одногодок. Я с его отцом когда-то служил. Он погиб уже после войны. Так сказать, при исполнении служебных обязанностей. Сын суворовское училище кончил, а в этом году — высшее училище имени Верховного Совета. С отличием, между прочим. За что и получил сразу старшего лейтенанта. Вы у него первые. Ну, погорячился парень по молодости. Так ведь и вы не сахар, а?
Подавленные услышанным, ребята вынуждены были признать, что они далеко не сахар.
Уже лежа в просторной палатке, где одновременно размещалось десять топчанов, первое Отделение первого взвода продолжало спорить, прощать или не прощать досадившему старшему лейтенанту.
— Да бросьте вы ерепениться! — кричал уже забывший про колотье в боку Рожнов. — Командир всегда прав.
— Есть же общечеловеческие нормы поведения, — возражал Светик. — А он с нами, как с быдлом! Почему сам не надел противогаз? Я бы посмотрел на него!
— Так у него же не было.
— Взял бы мой. Я с удовольствием бы уступил.
— А ты вообще поставь себя на его место. Еще не такое бы отмочил.
— Вот уж нет!
— Это ты сейчас с позиции солдата рассуждаешь. Забываешь, что бытие определяет сознание.
— А что, Боб прав, — неожиданно поддержал его Бессонов. — Вспомни про Мишку.
Действительно, Мишка, год назад кончивший институт и работающий теперь в каком-то министерстве, изменился до неузнаваемости. Забегал в институт теперь «только на минуточку», то и дело вскидывая к глазам левую руку с часами, а в правой волоча тяжелющий портфель.
— Завтра — коллегия, — объяснял он озабоченно станке друзей. — Мой вопрос слушают. Очень важный. О состоянии и мерах по улучшению.
— Улучшению чего? — въедливо интересовался Бессонов.
Мишка разводит руками.
— Не могу сказать. Такая служба.
— Ну, а вообще-то, как живешь? — хлопал его по плечу Родневич.
— Сто двадцать в месяц — отдай, — начинал деловито перечислять Мишка, — еще прогрессивка бывает. Годика через два, если шеф на пенсию пойдет, повышение будет.
— Скучно ты живешь, Мишка! — брякает Светик.
— Ну почему? — вяло возражал тот. — У нас и весело бывает. Вот на днях одна наша сотрудница письмо важное потеряла. Шмон был! Уже проект приказа с выговором подготовили. А она, оказывается, — тут Мишка заливается идиотским смехом, — его у Ивана Ивановича оставила.
Друзья печально переглядывались и скучно приглашали не забывать, заходить почаще.
— Неужели и мы такими станем? — спросил Ромка.
— А почему бы нет? Рожнов будет орать на подчиненных, например, — сказал Светик.
— Если только по делу, — пробасил Боб.
— Родневич научную организацию труда начнет внедрять, — добавил Ромка.
— А что тут плохого? — ревниво откликнулся Стас. — Зато ты наверняка махровым бюрократом станешь. Причем с этакой улыбочкой — зайдите завтра.
— С чего это ты взял? — опешил Роман.
— Сколько ты Алку с характеристикой манежил? Три дня?
— Так это за ее строптивость. Чтоб начальство уважала.
— Вот-вот. А дальше что будет?
— Ребята, я придумал, как воспитать нашего начальника! — неожиданно воскликнул Светик. — Мы ему на психику надавим!
— Как это?
— Ведь завтра у нас боевые стрельбы начинаются, так?
— Так...
На полигоне, когда Ванечкин дал команду «Вольно» и все сели покурить, ожидая, пока привезут патроны, Светик вдруг громко сказал, так, чтобы дошло до ушей стоящего поодаль командира:
— И ничего ему не было.
— Кому ему?
— Ну, брату моему двоюродному.
Он энергично подмигнул Стасу.
— Это во время учений, что ли? — включился тот.
— Я тебе ведь уже рассказывал...