Добрые времена
Шрифт:
— Я не понимаю термина — уметь или не уметь писать, — рассердился Роман. — По-моему, если есть мысли в голове, так они обязательно на бумагу лягут. А если нет, так извините...
— Ну, спасибо, — только и смог сказать Аркадий, а Немов оглушительно захохотал:
— Ой, не могу! Здорово ты его приколол.
Но смеялся он недолго, потому что Роман вдруг сказал:
— Ну, старик, ты даешь! Это ж надо умудриться такой вывод сделать: молодые рабочие не подают рационализаторских предложений из-за консервативности мышления! Всегда молодежь была, есть и будет наиболее революционной частью общества.
— Ну, во-первых, я не о всей молодежи говорю, — заспорил Евгений, — а только о контингенте с 16 до 18, а во-вторых, статья должна быть полемичной! Иначе она пройдет незамеченной.
— Какая уж тут полемичность! Просто ты прешь, презирая всякие факты.
— Берусь доказать логическим путем.
— Ну-ка?
— Нынешнее поколение молодежи, вступающее в жизнь, более инфантильно, чем предыдущие. Согласен? Причем это вполне объяснимо. Жизнь более благополучная, и на их долю не выпадает практически никаких трудностей.
— Пожалуй, ты прав. Но при чем здесь консерватизм?
— Ага, вот я тебя и поймал! Помнишь книгу Корнея Чуковского «От двух до пяти»?
— Конечно!
— Помнишь, он писал о том, что абсолютно все дети очень консервативны и что это понятно, так как они осваивают мир.
— Это уже софистика! — не согласился Роман. — Передергиваешь. По-твоему, получается, что у подростков уровень мышления стал, как у пятилетиях детей? Тоже мне Спиноза! Ты забываешь о главном: любые научные открытия совершаются молодыми людьми в возрасте до двадцати пяти лет. Так что не спорь. Эту фразу я вычеркиваю...
— Если ты такой умный, — сказал еще не остывший от обиды Аркадий, — чего же ты в многотиражку пошел?
— А куда же еще? — удивился Роман.
— Ну, в центральную газету куда-нибудь. В «Комсомолку», например.
— Ты думаешь, это так просто? — рассмеялся Роман. — Пришел, всем поулыбался, тебя и взяли? Нет! Газета — это тебе не лаборатория. Туда по звонкам не берут. В ней каждый день конкретную продукцию выдавать надо. Так что, если сам ничего не значишь, никакая протекция не поможет. А потом, если уж честно, даже если бы была возможность попасть в центральную газету, я все равно не пошел бы. Начинать надо любому журналисту с многотиражки.
— Почему? Проще постигать азы? — спросил внимательно слушавший Немов.
— Не только. Главное, на мой взгляд, для газетчика, а уж для писателя тем более, конкретное знание жизни. Работая в многотиражке, ты являешься членом большого трудового коллектива, такого вот завода, как наш, или строительного треста, или большого совхоза.
Роман поднялся, заходил по комнате. Видно, что и его разговор задел за живое. В поношенных спортивных брюках, ставших ему короткими, в красной футболке, с взъерошенными волосами, он сейчас мало походил на журналиста. По друзья слушали его без улыбки, понимая, что говорит он искренне.
— Может быть, лет через пять я и попытаюсь перейти в центральную газету, по не раньше. Пока как следует не узнаю жизнь. Конечно, было бы еще лучше... — Роман замялся.
— Что лучше? — переспросил Аркадий.
— Было бы еще лучше слесарем или сборщиком года два поработать.
— Ну и что тебе мешает? — иронически улыбнулся Аркадий.
— Полное техническое невежество и руки-крюки, — развел руками Роман. — У меня же родители учителя. Интеллигенция. Сами ни гвоздя забить, ни электричество провести не в состоянии. Так что я могу только наблюдать производственную жизнь, а вот испытать ее на собственном хребте, увы, не дано...
— Значит, пять лет срок себе определил? — задумчиво сказал Аркадий, глядя в окно на серый ненастный вечер.
— Думаю, что не меньше.
— Ну, не знаю, — покачал головой Петров. — Чего уж хорошего на нашем заводе? Гарь нюхать! Ты-то на заводе всего второй месяц, а я в цехе технологом полтора года вкалываю, сыт по горло... Я бы перешел, не задумываясь, на какое-нибудь другое место.
— Какое, например?
— В какую-нибудь научную контору. Чтоб защититься.
— От чего защититься? — усмехнулся Роман.
— Эх ты, тундра! Диссертацию.
— И какие научные проблемы тебя волнуют? — спросил Немов.
— Какая разница! — отмахнулся Аркадий. — Я интересовался. Мне сказали, что главное — тему найти. Чтоб она диссертабельная была.
— И зачем тебе это, если никакие научные проблемы не тревожат твой молодой ум? — засмеялся Роман.
— И ты еще спрашиваешь? — Аркадий воззрился на Бессонова, будто тот, по крайней мере, инопланетянин. — Во-первых, зарплата приличная, во-вторых, отпуск два месяца, а в-третьих, никакой конкретной ответственности. Читай себе лекции и денежки считай. Научные работники поэтому у нас самые долгожители. А журналисты, между прочим, на первом месте среди инфарктников. Так что подумай, товарищ Бессонов, правильный ли сделал выбор...
— Правильный, — процедил Роман. — Во всяком случае, карьеристом не буду...
— А я что, карьерист? — взорвался Аркадий. — Но думать о деловой карьере надо. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом.
— Так ты не о деловой карьере думаешь, а о теплом местечке в жизни.
— Ну и что тут плохого? Все об этом мечтают. Только, может, откровенно не говорят.
— Знаешь, не меряй всех по себе, — брезгливо заметил молчавший до этого Немов.
— Белоручки вы и чистоплюи! — махнул рукой Аркадий. — И вообще я пошел спать.
— Во фрукт! — хмыкнул Евгений, когда Петров демонстративно хлопнул дверью. — Как это его комсоргом в цехе избрали? Неужели ребята не раскусили?
— Я думаю, что он больше на себя напускает, — возразил Роман. — Просто бравада. Парень он, по-моему, неплохой. Искренний. Действительно, если разобраться, далеко не каждый у нас говорит то, что думает...
— По мы ведь с тобой не такие? — вопросительно поглядел Роману в глаза Евгений.
— Не такие! — усмехнулся Роман. — Мы еще поборемся...