Дочь генерального секретаря
Шрифт:
Вплоть до решетчатых ворот дорожка была пуста, за исключением одной девушки. На студентку она была непохожа. Голые ноги без чулок и в одной футболке, под которой качались груди. Как поросята. Несмотря на отсутствие портфеля и общую уместность где-нибудь на свиноферме, она вышагивала деловито. Тумба - думал он с нарастающей неприязнью, пока вдруг не опознал свой первый эмгэушный минет, взятый у него с такой непринужденностью, как выпить стакан воды - тот самый, возмущавший Ленина. Утрата невинности в том смысле имела место в год, когда он поступил, а она провалилась
Высотное здание МГУ - оно отсюда в правый профиль - медленно, но верно поднималось в небо, где сверкало своим шпилем до боли.
Альма матер.
Внезапно превратившаяся в мачеху.
Контроль на проходной он прошел беспрепятственно. Студенческий билет еще действовал, но внутри, в толпе, он почувствовал себя пасынком. Регистратор его эмоций, постоянно сидящий где-то за пультом в глубине сознания, с удивлением отметил взрывную силу чувств. Оказалось, все, что ненавидел, и не когда-нибудь, а еще этим утром, он на самом деле любил до дрожи. Обнять колонну и завыть.
Огибая зону "А", он так и сделал. Беззвучно.
На почте ему выбросили письмо от бабушки. Его он заложил на когда-нибудь потом, только вынул из конверта червонец.
На протяжении нескольких этажей в лифте ему досаждал чей-то сочувственный взгляд.
На переходе в башню он, как из самолета, вчуже восхитился сиянием города под крылом.
Комната встретила абсурдным шелестом бамбукового леса. Человек, вынимая кисточку из туши, во гневе оглянулся:
– Дверь закройте!
Все стены, все поверхности, включая его изнанку секретера, были залеплены иероглифами - по одному на листке, приклеенном за отсутствием "скоча" хлебным мякишем. И человек был не китаец, а персонаж, известный не только в общежитии, но и когда-то во всем Союзе. Еще в школе Александр узнал из газет о шахтере с Донбасса, который решил изучить все в мире языки.
– А, это ты...
– Отложив кисточку, бывший шахтер встал и поджал свою здоровую ногу. (Одновременно с поглощением языков он наращивал мышцы на своей усохшей от полиомиелита.) - Теперь меня произвели в небожители.
Наблюдая, как Александр собирает вещи, полиглот расставил руки, вытянул здоровую ногу в рваном носке и стал совершать приседания. Собирать в общем было нечего. Ящики стола пусты. Освободив место еще для двух иероглифов, Александр снял с фанеры портрет Селина и снимок с Альбертом на фоне Политической карты мира. Селина он сложил и спрятал во внутренний карман пиджака. Снимок тоже решил не рвать.
Полиглот приседал и поднимался. В ауре солнечной пыли он выглядел нелепо, как подросток.
– Могучий ты мужик, Толян.
– Александр кивнул на иероглифы.
– Какой уже по счету?
– Язычок-то? Дай Бог памяти, - поскреб в затылке полиглот.
– За сто перевалил?
– За сто?
– А на х... тебе все это?
– Как "на х..."?
– Ну, сверхзадача... Что это, способ путешествовать?
Толян заухмылялся. Сел, обмакнул кисточку и стал ласкать о горлышко. Кроме баночки с тушью перед ним стояла бутылка из-под кефира с водопроводной водой и оборванная буханка черного хлеба.
– Шире бери.
– Ну?
– Бери выше, а вернее, глубже.
– Темнишь?
– Александр толкнул коленом свой портфель.
– Раскалывайся, небожитель. Я за бортом уже никому не скажу.
– Мудрец, - сказал Толян, - познает мир, не выходя со двора. А теперь думай сам...
Он прикусил язык и стал выписывать иероглиф. Дверь лифта уже закрывалась, когда он выскочил следом с бумажкой. Александр заблокировал ногой.
– Тебе! Я расписался.
– Спасибо...
Но это был не иероглиф истины.
В пальцах подрагивала повестка, которая извещала, что отсрочка от военной службы кончилась и "гр-н Андерс" должен явиться в военкомат по адресу...
"При себе иметь военный билет".
По пути вниз он последний раз в жизни задержался на крыше гуманитарного корпуса. Видно было до самого Кремля, но его снова поразила смена чувств: все, что "гр-н Андерс" только что любил, он ненавидел всей душой...
Этот простор - безвыходный и безоглядный.
Он разорвал повестку, выставил руку за балюстраду и отпустил клочки на ветер.
Милорд клацал изнутри и лаял. Потом рвал плечи, стреляя в лицо языком. Сбегал за каким-то комком и стал жевать.
– Что ты там нашел?
Александр вынул из портфеля триста грамм вареной колбасы, ободрал с нее целлофан и дал собаке взамен парижских слипов.
Когда-то ему их забивали в глотку.
Черное кружево было измочалено так, что ничего, кроме вкуса собачьей слюны, он не почувствовал.
Глядя с недоверием, Милорд гавкнул.
Опомнившись, Александр утер свои слезы, но трусы собаке не вернул. Чемоданы с бирками Air France стояли в спальне. Он откинул крышку верхнего и бросил их туда. И закружил по квартире, собирая инородные вещи. Он укладывал их с бессмысленной аккуратностью. Закрыл, надавил коленом и вынес чемодан в прихожую. Когда открыл второй, в шелковых складках кармана что-то звякнуло.
Ключи.
На колечке и с картонной биркой, размявшейся так, что он с трудом сумел восстановить адрес.
– Сиди тихо, - дал он наказ борзой.
И отправился в Москву на поиски улицы Коминтерна...
Из метро его вынесло под дворцовые своды станции, украшенной старинными, еще сталинскими панно с сюжетами на военно-патриотические темы.
Это был рабочий район.
Александр скользнул мимо ярко освещенной проходной завода, мимо Доски почета, где ударницам были пририсованы усы, х... и папиросы, и сник в тени стены, защищенной сверху колючей проволокой. Параллельно посреди улицы тянулся бульвар. Переносной магнитофон хрипел оттуда из кустов голосом раннего Высоцкого: