Дочь княжеская. Книга 1
Шрифт:
Я поняла, что нельзя с ним как с остальными, что надобно отпустить его, пусть живёт желтоволосый. Доктор сТруви сказал, что я глупость совершаю, что замены нет, что я не одна нуждаюсь, а и метаморфоз замедлить нельзя, и не далее заката испытаю я муки страшные. Я отвечала, что не пожалею, что будет плохо — стерплю, а желтоволосый пусть живёт. А пленник смотрел на меня безо всякой благодарности, что видно сразу, убьёт, не задумавшись, а не нужна мне была его благодарность, нужно было только, чтобы жил. Не могла я убить его, и думать, что другие убьют, не могла тоже.
Так стала тогда на одно колено и просила доктора сТруви, и он сделал по слову моему. Отпустил желтоволосого, а тот, когда пали путы, ещё примерился, как ему лучше на нас броситься! Тогда доктор его выкинул вон за дверь, что полёт получился каким надо. Я поняла, что для желтоволосого мгновения не как для нас, медленнее, что он против сделать не мог ничего.
А видела лицо доктора сТруви, что испугалась сильно, так он смотрел на меня. И спросила, а он сказал, что видит, как я не понимаю, и хорошо, что всё само разрешится. И ушёл, не объясняя ничего больше.
Желтоволосый успел убежать, что его нигде видно не было. Я бродила по саду, не находя покоя, мне бы спать, как всегда спала, и я даже пробовала, но сон не шёл. И доктор прав оказался, а и в одном ошибся, что говорил, плохо на закате станет. Мне сталось плохо до заката и даже до полудня ещё солнце не дошло, как мне плохо сталось.
Было так, что лесами шли до перевала и голодали дорогою, но голод тот против нынешнего сластью праздничной показался.
Пошла я к морю, надеясь на как-нибудь, и вытащила большую рыбу, всего рыб числом четыре. Но рыбья кровь разжигала голод ещё больше, и мука настала совсем уж нестерпимая, и я плакала, терзала сырую рыбью плоть зубами и плакала, и ждала, когда всё закончится, а и не заканчивалось ничего, лишь возрастало ещё сильнее.
Я не знаю, и не спрашивайте, в какой момент поняла, что желтоволосый смотрит на меня. Просто взгляд его почувствовала на себе, что удар палкой было. Голову подняла, он стоял в нескольких шагах от меня, смотрел, и в руках у него правда палка была, даже и не палка, шест металлический, из тех, что, бывает, в заборах кованых вместо столбов стоят.
Он не смог уйти из владений доктора сТруви, что они здесь зачарованное место, и легко понять почему. А меня встретил случайно, наверное. Не ждал, а встретил. А я смотрела на его горло и разум роняла, что знала своё спасение, а и байки страшные о неумерших не на пустом месте выросли, не зря живые их до сих пор пересказывают.
— Уйди, желтоволосый, — с трудом сказала ему, и голос собственный не узнала, что на рык он похож стал нечеловеческий. — Уйди, не хочу убивать тебя.
Он только палку перехватил удобнее. Воином был, видно, привык убивать, возможно, что и неумерших тоже. А я схватила себя за плечи, совсем уже невмоготу сталось, скрутило всю, а бросаться всё не хотела, и не бросилась. Заплакала, что не совладала с выбранным мною же самой путём, и должно мне не посягать дальше на страшный путь Ходящих-по-Грани, а честно умереть, а и пусть желтоволосый убьёт меня, так уйду из мира совсем.
Тут на плечи легли мне руки доктора сТруви, и поток от него пошёл, что легче немного стало, а он сказал, пойдём, я нашёл тебе замену. Я закричала, что не хочу никакой замены, не хочу больше людей совсем, пусть и желтоволосых, никаких не хочу, и лучше мне умереть, и провались оно всё в пропасть-бездну морскую. А он выслушал всё, и сказал снова:
— Пойдём, маленькая. Пойдём, надо.
И я сдалась и пошла с ним, а желтоволосый остался. Силу доктора сТруви он на себе сполна изведал, что пытать её больше не решался. Так смотрел нам вслед, и молчал, и долго я взгляд его на себе чувствовала.
Пришли мы в госпиталь, и шли коридорами пустыми, что хорошо никто из живых не встретился, я бы не выдержала, и Канч сТруви не остановил бы.
Перед дверью в палату интенсивной терапии доктор сТруви остановился и так сказал мне:
— Наш долг и прямая обязанность исполнять волю тех, кто желает упокоения. Рано даю такое испытание, но ты сама выбрала его, что другой возможности поддержать тебя в метаморфозе нет.
И открыл дверь, и мы вошли, и я увидела раненого на постели, и то ещё увидела, что жить ему оставалось дней сорок, не больше, а и наполнены дни те будут страданием, ибо совсем скоро перестанут действовать сонные снадобья, притупляющие явь. Как увидела это, что само пришло ко мне точное знание в картинках прямо, так совсем стало плохо, и снова думала, лучше бы мне умереть, и прямо сейчас.
— Это она? — спросил он про меня у доктора сТруви.
— Да, — ответил тот.
Что у них разговор обо мне раньше был, я поняла.
И сказал раненый, что умирает и страшится мук, а хочет уйти из мира с достоинством и чтобы именно я его проводила. А доктор сТруви сказал, что не вправе мы отказывать тем, кто просит у нас избавления, мы — Проводники и Податели Смерти, таков наш путь и долг перед живыми, и что должно мне исполнить просьбу по чести.
— Для меня всё окончилось, дитя, — сказал раненый и с улыбкой сказал, с тихой такой доброй улыбкою. — Помоги мне, а я помогу тебе. Сам отдаю, по доброй воле своей. Бери, не обижай отказом, тебе даю, бери.
Я подошла, я же помнила, как сама не хотела жить калекою, а у раненого и жизни оставалось на немного дней и какой жизни, ни одному желтоволосому не пожелаешь.
— Ты уж передавай поздоровки желтоволосым от Заряна Чёрного, — продолжил он, — да каждому в очередь повторяй, что это им подарок такой за Красный остров и Лесовины, неумерший в боевой трансформации. Они вас до потери разума боятся, такую им месть я придумал, самому от неё радостно.
Он сделал над собой усилие и положил ладонь мне на руку, что теплом солнечным стало его касание, и так сказал ещё:
— Не бойся. Делай, что должно, без страха, и по моему слову пусть будет.
И я выпила его боль, и провела на Грань, и отпустила душу его с миром для нового рождения, а для себя поклялась исполнить пожелания Заряна Чёрного, стать истинным ветром смерти для желтоволосых, чтобы не ведали они покоя ни днём, ни ночью, а страх бы им глаза застил и выедал сердца.
Спала я мало потом, но глубоко и без снов, и поднялась легко, а доктор сТруви сказал, что добровольная жертва отдаёт во стократ больше силы, чем насильная, и потому ценится во все времена высоко, и никогда нельзя прерывать жизнь насильно, кроме как в бою, когда выбора нет. Но бой — другое дело, совсем другое, и сравнивать незачем.