Дочь княжеская. Книга 1
Шрифт:
И я пошла гулять к морю, долго сидела на камнях, подставляя лицо солнцу, впитывая всей кожей весеннее тепло. По небу бежали облачка, и иногда они солнце закрывали, и обжигало тогда холодом, как на лютом морозе зимой. Раньше я чувствовала солнце не так…
А за камнями кто-то плакал, навзрыд, как дитя малое. Я сомлела на солнце, не сразу плач распознала, но когда распознала, то пошла посмотреть, и почему-то казалось мне, что ребёнок потерялся и плачет, хотя как можно потеряться на закрытом от чужих, зачарованном берегу?..
Я подошла тихонько, чтобы не спугнуть, и увидела всё того желтоволосого. Он собрал ту рыбу, что я тогда растерзала, как-то добыл огонь и приготовил её себе на обед, частью съел, часть осталась в остывших углях. А теперь плакал, скорчившись на песке, намытом морем между большими камнями, что кисти рук сжимались у него в кулаки, загребая песок, и страдал он почти так, как я тогда перед ним.
Мне бы уйти, и пусть плачет, но нехорошо бы, не по-человечески вышло бы. Я подошла и села рядом на камень, обхватив коленки руками, и так сидела, пока он меня не узнал рядом с собой. Тогда сел, раненая гордость, смотрел недоверчиво и настороженно, что смеяться буду или как-то ещё злобу окажу. А лицо у него сталось от слёз совсем другое, что видела теперь, он сам мальчишка, ненамного старше меня. Может, одиннадцать лет ему минуло, а может, и десять… (помним, что имперские десять — это наши восемнадцать! — прим. автора).
А не было злобы, и я стала тихо рассказывать. Про Светозарный, про то, как держали мы город и не удержали его, и как спасались, и про Жданку рассказала тоже, и про дорогу к перевалу, и про жизнь нашу в Дармицком госпитале, и как мы доктора сТруви поймали и что потребовали от него, а он отказывался, пока княгиня светлая не уговорила его. И Заряна тоже вспомнила, и соплеменников желтоволосового вспомнила, как их страхом корёжило и что мне с ними делать пришлось. А до завершения метаморфоза ещё двадцать дней, и это значит, что ещё девятерых выпить придётся, а и выдержать сил уже нет, но надо.
Он всё это выслушал молча, и услышал, я видела. А потом сам заговорил. Хорошо говорил по-нашему, но смешно звук 'р' раскатывал, как камни в горной речке…
Имя ему было Эрмарш Тахмир, и он пошёл на войну, чтобы смыть позор со своей семьи, а позором покрыл весь род его брат старший, а и почему так сталось, про то желтоволосый не рассказал. Брата и детей его забрали служить Опоре, и младших тоже, а сам он пошёл сражаться.
Бой смывает все грехи, говорил он, и он верил, что спасёт семью, если отличится в бою. И поначалу было неплохо, а потом он повздорил с наместником Хитармом, и тот из действующих войск отправил бунтаря в мародёрские отряды, собирать детей и женщин врага, чтобы они служили Опоре.
Тогда он увидел, что это такое, каково это, служить Опоре, что в это входит и чем расплачиваются несчастные, угодившие в жернова, и понял, что семья погибла безвозвратно, погибла в муках и давно, пока он жилы рвал в боях с нашими отрядами. Потом был позорный плен и в плену увидел, как мы живём, кто мы такие и что мы такое, и меня увидел, что разглядел за чудовищной сутью живую душу.
— И всё, всё, во что я верил, оказалось полным дерьмом, — завершил он короткий свой рассказ, и ударил ребром ладони по камню, что больно ему стало, ему, а не камню.
И так ещё сказал, что жить ему незачем, и пусть я убью его, он не будет драться. А я сказала, пусть его другой кто-нибудь убьёт, а всего лучше, никто, пусть он живёт, желтоволосый. Зачем-то жизнь его ещё пригодится, не зря судьба увела от казни страшной.
Разное мы ещё могли бы друг другу сказать, но появился доктор сТруви, он искал меня, и сказал, что должно мне уснуть до заката, а на камнях у моря сидеть хватит. А про нас с желтоволосым так сказал, что возникла между нами магическая связь, и теперь нам с нею жить. Или не жить, но что мы сами решить должны. Грозное и редкое явление эта связь, на памяти доктора сТруви случалась раз или два всего, и решить за двоих кому-то третьему ничего невозможно, хотя почти всегда пытаются и почти всегда последствия ужасными выходят. И я просила доктора не убивать желтоволосого, пусть он живёт.
— А ты что думаешь? — спросил Канч сТруви у нашего пленника.
Тот плечами пожал, почти как человек.
— Мне при госпитале помощник нужен. Пойдёшь ко мне в услужение или убить тебя?
Я дёрнулась, но мне на плечо доктор положил руку и удержал. И сказал, что я решила, а теперь он решать должен, и мы не вправе ему запретить.
Он долго молчал, Эрмарш Тахмир, желтоголовый из Третерумка, и я уже поняла, что выбрал смерть, и грустно мне стало очень, до слёз, но он выдавил из себя трудное:
— Пойду.
И с солнца моего убежала туча…
Глава 10. Один из Девяти
Слабый толчок, словно издалека, сквозь чёрный колодец. Ещё один. Хрийз с трудом разлепила глаза, вглядываясь в окружающий мир. Мир был неправильным. Вместо высоких стен библиотеки — ряды окон, узкий проход между сиденьями, и вообще, это не библиотека!
— Конечная станция, девушка. Приехали.
Тело затекло от неудобной позы. Голова болела нещадно. Это что такое? Это я в трамвае заснула, что ли?!
Она не помнила, как уходила из библиотеки. Помнила, что засиделась там допоздна, до самого закрытия. На улице уже сгущались длинные сумерки, когда вышла. И температура упала, ветер стал совсем ледяным, не для её лёгкой одёжки.
А в трамвае оказалось тепло и уютно. Прислонилась щекой к окну, и уснула. Так бы и дальше спала, если бы вагон на конечную не приехал бы.
— Что у тебя, Мила? — в салон вошёл ещё один сотрудник трамвайной службы.
— Вот… девушка свою остановку проспала.
Хрийз села ровнее. Вошедший выглядел подростком, мальчиком земных лет тринадцати, но то, как он держался, как разговаривала с ним девушка-водитель показывало, что парень здесь давно и прочно полностью свой. То есть, специалист. То есть, не ребёнок, а взрослый. То есть…
На глаза попался раслин знакомой уже звёздочкой, и нахлынула жуть, всегда возникавшая при взгляде на серьёзного мага, и сразу же при. ло осознание: парень — упырь, как проклятый Мальграш. Хрийз вспискнула в ужасе и потеряла сознание.