Дочь мэра
Шрифт:
Тыць-пиздыць, по-русски здрасти. Немое кино.
Да, это не входит в канву общепринятых норм, где детки мэров, депутатов и прочих сильных мира сего воротят че хотят на дорогих тачках. Я, кстати, вообще не в курсе, у Облачка хоть машина есть? У меня есть, не очень дорогая, но довольно хорошая. Завтра я собираюсь ее забрать на ней.
— Кажется, сегодня день сплошных удивлений, — мягко проговаривает моя мать, одаривая Яну теплым взглядом. — И вы хотите стать врачом, да?
Этот вопрос загорает Облачко по-новому, и она практически расслабляется, погружаясь в знакомую тему, где она чувствует себя как рыба в воде. Клянусь, я даже не моргаю, всматриваясь в ее реакции, мимику, жесты, да и, чего греха таить, губы. Особенно в них.
— Хирургом хочу стать, очень в это верю и стараюсь побороть все свои страхи, — в глазах плещется надежда.
— Это похвально Яна. У вас боязнь крови, да?
— Да, но я уже почти избавилась от нее.
— Здорово. Я слышала, что многие уходят из меда, так и не поборов этот страх, а многим хватает посетить пару операций, чтобы больше не думать о крови.
— На самом деле, это опасно на операции с такой фобией ходить. Только если за стеклом будешь, иначе можно упасть и помешать процессу. Навредить и больному, и врачам. В общем, нельзя вот так сразу, стоит начинать с меньшего.
— Когда-то я тоже хотела поступить в мед, но жизнь распорядилась иначе.
В тоне скользит тень нечитаемой эмоции, и я слишком хорошо понимаю, о чем сейчас говорит моя мама. Не получилось, потому что Богом Данный человек появился в ее жизни. И это я.
Эта тень тухнет быстро, следом загорается радость, и лишь в глазах читается что-то, от чего даже у такого закаленного мужика, как я, начинают неметь конечности.
Однажды я пообещал отплатить за каждую слезинку своей мамы, однажды это непременно случится.
Глава 26
Кажется, знакомство с матерью Богдана проходит хорошо, по крайней мере, до момента, пока я не говорю, кто мой отец. С этой секунды взгляд Натальи Николаевны меняется, пусть она очень пытается сделать вид, что это не так. Возможно, я себя накрутила, а может правильно сосчитала ее реакцию.
В целом, я привыкла, что ко мне относятся как-то иначе, стоит им узнать об отце, вот почему я стараюсь не распространятся о сфере деятельности папы. И когда я говорю иначе, то имею в виду не столько странное отвращение, сколько попытки угождать дочери влиятельного человека для получения всем известных плюшек.
Моего отца многие не любят, это правда, но также есть те, кто считает своим священным долгом подлизаться. Сколько было парней, которые пытались зайти с дугой стороны, не счесть. А сколько взрослых мужчин не двусмысленно намекали на более тесные контакты с нашей семьей?
Стоит ли говорить, что эти люди не то, чтобы перестали быть папиными партнерами, они перестали входить даже во второй круг знакомых, которых допускали на определенные мероприятия.
Я привыкла быть дочерью популярного человека, своим отцом я горжусь и знаю, что он замечательный человек, но к подобной реакции некоторых людей, как Наталья Николаевны, тоже привыкла.
Однако это не отменяет того факта, что сейчас я испытываю странную тупую боль в области груди.
Мне бы очень хотелось ей понравиться, но в глазах тот огонек интереса, увы, потушен. Богдан не выпускает мою ладошку из своей теплой руки, понижая градус паники поглаживающими движениями по костяшкам, но в душе давно леденеет легкая паника.
Мы разговариваем и выпиваем сок за здоровье больного, который завтра уже таковым считаться не будет, и я, мягко отодвинув уже пустую тарелку из-под торта, встаю и тихим голосом шепчу:
— Я позже на перевязку зайду, Богдаш, — провожу ладонью по руке, но парень не дает мне просто уйти. Держит и смотрит не очень радужно.
— Куда это? Мне сейчас надо, я готов вообще-то! — кривляется и морщится, чем вызывает волну смеха. У него чудным образом получается разрядить абсолютно любую напряженную обстановку. Да и вообще все разрядить и уложить на лопатки.
— Да, и это мне пора, — мать Исаева встает, тепло улыбается и машет рукой мне, а Бодю обнимает, целуя при этом в лоб. — Не буду мешать процессу, — на лице тень нечитаемой эмоции, отчего у меня вновь странные мурашки по коже. Нехорошие такие…
Мы прощаемся довольно тепло, меня напоследок обнимают, одаривая смущенной улыбкой. Но смущаться все же следует мне, потому что такая реакция слишком однозначна, чтобы трактовать ее как-то иначе.
Когда в палате остаемся только я и Богдан, Исаев моментально сгребает меня в кучу и начинает наглым образом целовать, пуская в рот проворный язык. Кровь воспламеняется, обдавая огнем каждую клеточку тела, вырывая искрящие нервы наружу.
Они пульсируют и лишают способности мыслить здраво, хотя вообще я планировала другое, как только мы останемся наедине.
Как можно думать, если тебя сдувает смерчем? Охнуть не успеваю. Только чувствую эти наглые касания, лишающие способности сопротивляться. Губы вытворяют со мной такое, что я вообще теперь не уверена, что мы до этого целовались.
Что это было такое? Мм? Господи, ну что за человек? Специально мне амнезию устраивает! По телу скользит предательская дрожь, и я рвано глотаю воздух, едва ли продирающийся сквозь приоткрытый губы, когда их на мгновение отпускает Бодя.
Смотрим друг другу в глаза мгновения прежде, чем он снова набрасывается на меня, сжимая ладонями ягодицы. Ерзаю и сопротивляюсь сразу всеми конечностями, пока в мозгах рождается просветление. Фух.
— Стой! — упираюсь ладошкой в кипяток на коже у парня, отчего моя ладонь буквально обжигается. Он всегда такой горячий, как солнышко. Персональное солнышко.
— Нет!
— Богдан, ты почему не сказал? — начинаю сразу с наезда, ведь так, как он, никто не делает!
Исаев вскидывает брови вверх и возмущенно цокает.
— Это я должен обижаться. Ты не запомнила, когда у твоего мужчины день Рождения, — звучит обижено, отчего я сникаю. Доля истины во всем этом имеется, но я ведь…вообще не подумала, да и как, если мои мозги все на грани закипания рядом с Бодей. Из-за универа. Вообще.