Дочь огня
Шрифт:
— Ты растоптала мою честь… Если бы…
— Если бы ты знал, что такое честь, то мне таких слов не говорил бы. Мирбако понял, что разговаривать с ней бесполезно. Да и прогнать ее будет нелегко, эта тварь пойдет на все. Он вышел из комнаты.
Пододвинув чилим, Магфират зажгла спичку, положила табак и сделала несколько глубоких затяжек. Комната наполнилась дымом.
— Эх, грехи, — сказала она мужу вслед. — Хозяин нищ, так и вору ничего не достанется. Ты стал моим мужем, а что ты мне дал? Богатство в дом принесла я. Почет и славу — тоже я. И уют, и порядок, и все в доме — от
Мирбако вернулся в комнату, молча совершил ритуальное омовение, не обращая внимания на Магфират, надел халат, накрутил на голову чалму и вышел на улицу.
Целый день его не было. Он возвратился только после вечернего намаза.
Магфират была со служанками в нижних комнатах. Мирбако снял халат и вышел. У входа стояло несколько кувшинов с узким горлышком и небольшой глиняный кувшин для питьевой воды.
Оглянувшись, он вынул из кармана бумажку и высыпал из нее в кувшин какой-то порошок. Он хорошо знал, что Магфират часто мучает жажда, она пьет даже по ночам.
Мирбако сидел, перебирая в руках четки. Он с утра ничего не ел, но не чувствовал голода. Как кот, стерегущий мышь, он молча сидел в углу на одеяле и с бьющимся сердцем ждал… Наконец пришла Магфират и приказала служанке стелить постели.
Служанка постелила для Магфират в переднем углу, а Мирбако у дверей.
— Не вздумайте завтра торчать дома, отправляйтесь пораньше в Арк, ко мне придут подруги, — вызывающе бросила Магфират мужу.
Мирбако молча разделся, залез под одеяло и натянул его на голову.
— Потушите лампу, — сердито сказала Магфират. Но, видя, что муж молчит, поднялась сама и, прежде чем задуть огонь, налила себе из кувшина воды и поставила у изголовья.
…Магфират мучилась три дня. Единственно, о чем, умирая, она молила отца, — это чтобы мужа и обеих служанок бросили в темницу. Старый Оллоёр-би, который уже почти не двигался, тяжело переживал смерть единственной дочери. Надев на шею черный шарф, он пришел к кушбеги и потребовал, чтобы убийцы его дочери были казнены. Но выяснить, кто именно дал яд, было невозможно. Решили разделить наказание между Мирбако и обеими служанками. Мирбако сослали в Бадахшан, назначив правителем Вахана, а служанок завязали в мешки и били до тех пор, пока не сломалась связка юлгуновых ветвей.
В годину бедствий к нам, друзья, относится сердечно Одно вино, хотя оно, к несчастью, быстротечно. Несовершенен этот свет, где служит правде лишь поэт, Где только здание Любви крепко и безупречно.
У окна, выходящего в сад, на высокой подставке стоял граммофон. Из огромной сверкающей трубы лился голос неизвестного певца, снова и снова повторявшего эти строки Хафиза. Слушали двое. Мухаррама Гарч сидела в переднем углу на шелковых и бархатных одеялах, положенных одно на другое. Мушаррафа стояла у окна, любуясь буйством красок в цветнике за окном. Пластинка кончилась.
— Как хорошо поет, — вздохнула она, снимая пластинку. Мухаррама пододвинула к ней пуховые подушки и сказала:
— И верно, нет ничего в мире лучше вина да любовных наслаждений…
— Эх, грехи, — вздохнула Мухаррама, — до чего все непрочно в мире! Всего два месяца тому назад бедняжка Магфират сидела здесь с нами, а теперь она уже в земле.
— Да, — вздохнула Мушаррафа, — спаси и помилуй ее господь. Но покойная не была безгрешна. Говорят, что скандал с мужем у нее вышел из-за водоноса Асо… вы его знаете, он работал у нас… будто бы муж к нему приревновал. Да и про джадидов, по-моему, она сама рассказала Асо, а тот им передал. Ведь больше я никому словечка об этом не сказала. А знаете, как после этого муж меня мучил, не приведи господь. Бил, грозился убить. С тех пор злится, ничего не рассказывает.
— И не говорите, душенька, одни неприятности от этих джадидов. Теперь вот они бежали, а достойные люди, вроде вашего мужа, должны, не зная покоя, их разыскивать. Он вам, наверное, жаловался?
— Нет. Я как-то попыталась спросить у него: отчего так много в городе русских войск, почему они стоят с винтовками у ворот Кавола? Так он только искоса посмотрел на меня и говорит: Не твое дело. Я говорю: Конечно, мне дела нет, но за вас сердце болит. Неужели наш эмир каким-то русским солдатам доверяет больше, чем своим преданным слугам? Муж смягчился и сказал: Они скоро уйдут. И Каган тоже скоро перейдет к нам. А потом засмеялся: Вот, говорит, выловим джадидов и такой той устроим… Я обрадовалась, давно уже тоя не было.
— Дай бог, дай бог, чтоб было на что посмотреть и что выпить… Обе женщины задумались, Мушаррафа — о предстоящем пире, а Мухаррама — о джадидах и их судьбе. Время настало смутное — убийства, драки… Хорошо, что она успела предупредить ака Махсума, иначе бы его схватили и арестовали. Камоледдин не выходит из дома. Муллы пока не трогают его, чтят память отца. Но долго это не продлится… Она перестала заходить к Камоледдину Махдуму и ака Махсуму. Пожалуй, лучше ей держаться подальше от них от всех. Хватит лезть в эти дела, надо жить спокойней, наслаждаться тем, что посылает ей бог…
— Выпьем-ка еще за ваше здоровье, за будущий той, — сказала Мухаррама, наливая вино.
— За той, за ваше здоровье и за ваше счастье, — ответила Мушаррафа и одним духом выпила всю пиалу. Она потянулась к закуске, но Мухаррама предупредительно сняла с палочки кусочек шашлыка и сама положила ей в рот.
Внезапно с грохотом растворилась дверь, и в комнату ворвался За-монбек.
— А, попались, чертовы дети!
Лицо у него было бледное, перекошенное, он весь дрожал от злости.
Мушаррафа испуганно вскочила с места и выбежала в сад, но Мухаррама даже не шевельнулась. Спокойно взглянув в налитые кровью глаза Замонбека, она насмешливо протянула:
— По-моему, мой дорогой господин, прозвище чертовы дети всегда относилось к потомству Абдурахманбека, это, кажется, всем хорошо известно. Ну, так в чем же мы провинились?
Замонбек остолбенел. Перед ним трепетали самые отпетые преступники, а эта женщина сидит как ни в чем не бывало и еще смеется над ним.
Он даже растерялся.