Дочь огня
Шрифт:
Но миршаб не успел закончить свою речь: Шамсия без чувств упала на пол. Родители не на шутку перепугались, стали брызгать в лицо водой, суетиться. Наконец она открыла глаза.
— Что ты, доченька, — необычно ласково заговорил миршаб. — Неужели приятная весть так на тебя подействовала? Держи себя в руках, сохраняй спокойствие. Далеко еще до дела, шутка ли — выйти замуж за эмира! Может, все переменится, эмир еще, пожалуй, раздумает… Так что не очень волнуйся… Я сообщил заранее, чтобы на всякий случай ты изучила все дворцовые церемонии и обряды. Ты ведь у меня умница, сама все понимаешь…
Но что это с Шамсией? Она на вид совсем спокойна, равнодушно слушает отца, как будто все, что он говорит, относится уже не к ней. А миршаб, решив, что она согласилась, заговорил о другом.
— Где Фируза? — спросил он.
Шамсия продолжала молчать. За нее ответила Холдорхон:
— Она, наверное, у Шамсии в комнате.
— Так вот какое дело — сейчас мы ее отошлем к Гани-джан-баю. На улице уже дожидаются его слуги.
Тут Шамсия не выдержала. Она терпеливо снесла все обрушившиеся ип нее удары, но этого стерпеть не смогла.
— Нет, отец! — громко крикнула она. — Пожалейте меня, пожалейте несчастную Фирузу! Не отдавайте ее в этот злополучный дом. Она погибнет там!.. Такая молодая, беспомощная…
— Зачем это, что случилось, отец? — недоумевала и Холдорхон.
— Хочешь не хочешь, придется! Таков приказ, — сдержанно ответил миршаб.
— Она умрет, она погибнет там!.. Умоляю вас, папочка, — рыдала Шамсия.
Миршаб не обращал внимания на ее слезы.
— Ничего с ней не будет. Она там родилась, выросла, пусть идет! Жаль только, что потратились на нее, теперь все наши расходы впустую. Придется возместить на чем-нибудь другом… Вставай, жена, сними с нее платье, которое мы ей дали, верни старое, и пусть уходит!.. Выведи ее за ворота к слугам бая.
— Нет, папочка, нет! — умоляла Шамсия. — Делайте со мной что хотите, убейте меня, но пощадите бедную сиротку.
— Что ты так ее защищаешь? — раздраженно сказала мать. — Родственница она тебе, что ли?! Хвост от дядюшкиного осла, седьмая вода на киселе… Если отец говорит — значит, так надо!
Этих слов Шамсия уже не слыхала. Не донеслась до нее и брань отца. Она вскочила, не помня себя, и помчалась вслед за матерью к себе наверх. Там она схватила еще ничего не понимающую Фирузу в объятия и стала горячо целовать. Холдорхон пыталась оторвать ее от Фирузы, но напрасно. Пришлось вызвать госпожу Кафшу-Махси и служанок, только с их помощью удалось разъединить девушек.
Испуганную Фирузу потащили вниз, а Холдорхон, вконец рассердившись на дочь, стукнула ее кулаком, грубо выругалась и, выйдя из комнаты, заперла дверь на засов. Шамсия горько плакала, упав на ковер…
Внизу Холдорхон приказала служанкам снять с Фирузы не раз стиранное сатиновое платье и потертый бархатный камзольчик Шамсии и отдать ее собственное заплатанное ситцевое платьишко, когда-то яркое, цветастое, но от долгой носки совсем поблекшее.
— А когда переоденется, выведите ее на улицу, там ждут слуги Гани-джан-бая.
Услышав это, Фируза замерла от ужаса. Ей показалось, что фонарь, горевший во дворе, погас, — так темно сделалось в глазах. Как неживая, вошла она за служанкой в комнату, не слыша, что та говорит, и застыла.
Служанка толкнула ее рукой, крикнув:
— Ты что, оглохла?!
Фируза уже пришла в себя, все ей стало ясно: она поняла, что бай победил, сумел заставить миршаба вернуть ее в байский дом.
С этой минуты она больше не плакала, не кричала, не просила пощады, не умоляла, чтобы не отдавали жестокому баю. Она умела сдерживаться. С самых ранних лет она испытывала нужду, пережила много тяжелого, переносила унижения и обиды, но воспитанная умной бабушкой Дилором-каниз, научилась, оставшись одна на свете, ни от кого не ждать помощи, советоваться только с самой собой, слушать голос своего разума. Правда, была у нее умная, добрая подруга Шамсия, она защищала ее. Но в доме миршаба лишь она да еще служанка Муродгуль относились к ней хорошо, все же остальные не по доброте сердечной давали ей кусок хлеба, у всех была какая-то корысть, нечистые тайные помыслы… А Шамсия хоть добра и благородна, сама беспомощна и несчастна, сама нуждается в жалости. Для Фирузы и у миршаба и у бая — темница. Тут Шамсия, а там Асо — одно ее утешение, иначе бы просто погибла… Да, но здесь она хоть в школу ходила, а бай не пустит… Там еще эта младшая жена Магфират, из-за нее умерла бабушка… Да, она убила ее… Но что теперь поделаешь? На улице ждут байские слуги. Может, и Асо вместе с ними? Он все надеется, что бай поженит их, будет им как отец… Бог его знает!
Фируза надела паранджу, попрощалась со служанками, особенно нежно с Муродгуль, и вышла. У ворот поджидали ее Асо и Абдулла.
…После ухода Фирузы Холдорхон вдруг сразу увяла. С утра она была так счастлива, лицо ее просто сияло улыбкой, а теперь ничто не было мило, даже свет двадцатилинейной лампы, стоявшей на подносе, казался ей темным, мрачным. Весть, принесенная мужем, как она ни старалась примириться с ней, глубоко опечалила материнское сердце.
— Враги сделали свое дело! — ворчал миршаб. — Но выхода не было. Ну что ж, и этот день пройдет, когда-нибудь настанет наш черед торжествовать!
— Бог с ними! — подхватила Холдорхон. — Может, они насытятся этой девчонкой Фирузой, успокоятся немного… Да будет она жертвой за нас!
— Верно, верно, жена! Если дочь наша станет законной женой эмира, мы уж им покажем!..
Холдорхон спохватилась: что там делает Шамсия?
— Пойду к ней, посмотрю, — сказала она, с трудом поднимая свое полное тело. — Я ее заперла… Как бы она там снова не упала в обморок…
— Если не спит, приведи ее сюда, поговорим с ней, успокоим…
— Хорошо!
Холдорхон поднялась наверх. Засов не тронут, дверь плотно заперта — видно, никто и не пытался толкнуть ее изнутри. За дверью — мертвая тишина. Сердце матери охватила вдруг страшная тревога, дрожащей рукой она отодвинула засов и вошла в комнату. Там было темно. Только в окна, выходившие во двор, снизу из противоположной комнаты проникал бледный свет лампы.
Холдорхон сделала несколько шагов, приблизилась к столику, глаза ее немного привыкли к полумраку, но Шамсии нигде не было видно. Она позвала тихим, дрожащим голосом:
— Шамсия!
Молчанке. Крикнула еще раз, погромче. Ни звука. Наконец, оглядевшись, она заметила, что в углу, над сундуком, что-то свешивается с потолка.
— Горе мне, горе! — дико вскрикнула Холдорхон и упала без чувств.
Смерть Шамсии потрясла всю округу. На ее похороны собралось много народу. Миршаб, забыв обо всем на свете, рыдал как безумный. Холдорхон от крика и воплей совсем охрипла. С исцарапанным лицом, распущенными волосами, она была олицетворением ужаса и горя.
Вернувшись домой после погребения дочери, миршаб, всхлипывая и стеная, позвал жену: