Доклад Генпрокурору
Шрифт:
– Мы в тяжелом положении, Иван Дмитриевич. На Ставрополье расположен аналогичный завод почти с такими же мощностями. Он ближе к Кавказу, там дешевле рабочая сила и ниже стоимость ее оплаты. Проиграй мы конкурс, и наше производство сведется к обеспечению цементом терновских дачников. Стране нужно крупное предприятие, финансово поддерживаемое, готовое, в свою очередь, поддержать власть. Посмотрите на завод, Иван Дмитриевич. Мы дали городу три тысячи сто пятьдесят рабочих мест. Люди обеспечены заработной платой, социальными льготами и гарантиями. Об этом и говорится в нашей партийной программе, которую поддержала довольно большая часть народа. И сейчас свои обещания мы реализовываем, и люди этому рады.
– Это вы загнули, Константин Константинович! – Кряжин покачал головой и с укоризной посмотрел на сопредседателя. – Выходит, Генеральный прокурор России посягнул на право терновцев на труд, свободу и благополучие? Я как-то даже начинаю сожалеть, что не веду аудиозапись нашего разговора...
Оставим в покое отношения на уровне эмоций, – вдоволь насытившись переживаниями, отрезал Кряжин. Разговор стал входить в плодотворное русло, и упускать возможность пользования чужим замешательством было не в его правилах.
Один из самых верных, но в то же время трудных способов «прокачать» собеседника на дачу правдивых показаний – это формирование у него сверхуверенности в осведомленности следователя об обстоятельствах дела. «Прокачивают» все следователи без исключения, но путь этот долог и труден становится для тех, кто не достиг необходимого для такого маневра уровня психологической подготовки. Полагать, что перед ним глупец, способный на уровне пьяного воришки «повестись» на сомнительные пространные схемы, следователю недопустимо, Кряжин это знал. И, если ты чувствуешь, что не в состоянии «прокачать», то лучше этого не делать вообще. Ибо главное – не продемонстрировать свою осведомленность, а донести до собеседника информацию о том, что знаешь ты много, но по каким-то мотивам не все записываешь в протокол. Создается иллюзия взаимопонимания, она кружит собеседнику голову, зарождая надежду на благоприятный исход дела. В голове чайками начинают метаться мысли о необходимости подарить взамен что-то следователю, который если дело не похерит, то поможет получить льготу.
– Ни к чему эти разговоры, – добавил Иван Дмитриевич. – Давайте лучше я угадаю, как тот конкурс выигрывался. И не только тот. – Отодвинув от себя протокол, он в последний раз пыхнул дымком и вонзил сигарету в пепельницу. – С какого конкурса начнем? Пожалуй, с предвыборного. Гипотетически представим, что я ясновидящий. Для этого мне необходима чашка горячего кофе. Как у нас с кофе, Константин Константинович?
Кофе был действительно необходим. Во-первых, его очень хотелось. Во-вторых, кофе при разговоре – спутник дружеской беседы. И вот Рылину кофе несут. Точнее сказать, несут Рылину и Кряжину, что при определенных обстоятельствах наталкивает на вполне конкретные мысли.
– Ну, гадать на гуще я, конечно, не собираюсь, – сообщил Кряжин, – просто потребовался глоток горячего. Но в прошлое тем не менее я вернусь. Но не глубже, чем на полгода. На большее моих способностей не хватает. Знаете, что я вижу?
Рылину было интересно. Что видит следователь Генпрокуратуры? Это на самом деле было ему интересно.
– Я вижу берег реки. Кажется, это Обь, – Иван Дмитриевич отхлебнул из чашки маленький глоток и подумал. – Да, это Обь. Потому что рядом с видением стоит табличка, на которой написано: «Сбрасывать мусор на прибрежной полосе Нового поселка запрещено». Новый поселок, насколько мне известно, находится под Новосибирском. Точнее сказать, между Новосибирском и Терновом. Чувствую дым костра и запах шашлыков. Подождите...
Откровенно издеваясь,
– Да это шашлыки с помидорами!
Рылин начал проявлять первые признаки беспокойства.
– А кто вокруг мангала? Константин Константинович – раз, Сергей Мартемьянович – два, председатель Терновского горизбиркома Губин – три... Вот те раз, – Кряжин посмотрел в пол и наморщил лоб. – А что здесь делает председатель Красноярского горизбиркома – четыре? Ага... Вот что он делает... Он получает из рук Константина Константиновича ключи от нового автомобиля «Шкода»... Странно... Зачем же Константин Константинович ему их дарит? За месяц до выборов в Государственную думу-то?
– Довольно, – глухим от возмущения голосом прервал «мистические» воспоминания Рылин. – Сергей Мартемьянович явно преувеличивал, рассказывая вам все это.
«Не Сергей Мартемьянович, а Любомиров, – подумал Кряжин. – И даже не Любомиров, а Ежов с Пеструхиным. И даже не они, а их кассеты. А видео, как известно, не преувеличивает».
– Стало быть, он в своем рассказе преувеличивал и о том, как вы организовывали поставку левых грузов по территории России без уплаты транспортного налога? И о том, как вы по согласованию завышенных цен на стройматериалы взаимодействовали с Тыликом из Госкомстроя? Беззастенчиво лгал, рассказывая, как Тылику и компании из комитета отчислялось сорок процентов от чистой прибыли, а вам с Оресьевым по тридцать? Признаться честно, Константин Константинович, при таких арифметических расчетах распределения, когда Сергею Мартемьяновичу не достается ничего, за исключением ответственности за сокрытие правонарушений, ему мне верится больше.
Это была даже несколько большая по объему информированность следователя, чем представлял допрашиваемый. Рылин понял, что матерая сука Каргалин повелся на залепухи «важняка» из Москвы, как щенок, и заговорил о том, что в плане блиц-договоренности с ним, Рылиным, даже не предусматривалось. Константин Константинович стал откровенно сожалеть о том, что не попал на разговор с Кряжиным первым. Теперь ему досталась лишь роль человека, могущего подтвердить правдивые показания первого допрашиваемого. И Константин Константинович с досадой понимал, что теперь первые минуты упорства и лепета об ошибках и отсутствии прямой вины при написании транспортных документов будут восприняты именно как нежелание сотрудничать со следствием.
– Иван Дмитриевич... – Рылину мешал воротник рубашки, и он освободил шею от галстука. Со стороны «важняку» Пермякову могло показаться, что Рылин собирается повеситься сию минуту. – Получается интересная...
– А о конкурсе на госзаказ вы зря пытались мне рассказать, – Кряжин пожевал губами, что должно было подчеркнуть отсутствие его интереса в раскрытии этого вопроса. – Я знаю, как он проходил и что за письмо поступило от Тылика в Госкомстрой. Оно уже поднято из глубины архива, и сейчас идет его второе чтение. Вам нужно объяснять, что такое первое чтение, что такое второе и третье? Для принятия некоторых законов, и не мне объяснять это вам, законодателю, необходимо второе чтение. После чего закон не принимается даже с поправками.
Иван Дмитриевич беззастенчиво лгал. Никакого письма он не видел и до того, как Рылин заговорил, вообще не имел представления о его существовании. Просто он предполагал, что письмо могло быть. Неважно, куда, неважно, кому, но обязательно должно быть. Не станет же Рылин сейчас уточнять: «А какое именно письмо?» Натолкнуть следователя на мысль о том, что писем было несколько?
Константин Константинович впал в отчаяние, хотя всячески стремился изобразить на своем лице покой. Но сквозь покой прорывалась краска, влага, и не заметить этого окружающие не могли. Это ломало волю сопредседателя-соучредителя и унижало.