Долгий фиалковый взгляд

Макдональд Джон Данн

— Вот! — подытожила она под музыку и ушла избавляться от профессионального запаха подгоревшего мяса, оставив меня в сказочно удобном кресле с выпивкой, которая угомонила бы мускусного быка.

Я полулежал средь застывшего леса безделушек, слушая на довольно хорошем стерео, как Мария Толедо нашептывает мне португальские любовные слова.

Перед маньяком-душителем встало бы дьявольски мало тактических проблем. Она поверила на слово, что Ленни Сибелиус мой адвокат. Поверила на слово, что меня наполовину арестовали не столько по вине, сколько по невезению. Руководствуется инстинктом, верит незнакомцам. Но любой душитель может выглядеть точно так же, как я. Гость подкрадется на цыпочках, стиснет намыленную шею, и

в оставшиеся секунды ей вспомнится совсем другой киносценарий. Сама смерть будет нереальной, ибо повторит эпизод из фильма Альфреда Хичкока.

Через пятнадцать минут Бетси появилась в дверях и воскликнула:

— Посмотри на меня! Ты только посмотри на меня!

На ней был длинный, до пола, махровый купальный халат с крупным, смелым рисунком в красных, оранжевых, розовых и лимонных тонах, выполненным рукой безумца. Одной рукой она придерживала его у горла, другой на талии. Мокрые волосы облепили изящный череп.

— Я так дико глупа в обращении со всякой техникой.

— В чем дело?

— Вышла из-под душа, наклонилась переключить, чтобы вода потекла из крана, собралась на минуточку заткнуть слив, как бы сполоснуть ванну, и нечаянно снова открыла проклятый душ. Не хотела мочить волосы. Они очень густые и очень тонкие, сушить их приходится как бы целую вечность. Ужасно жалко, милый. Но я действительно не могу в таком виде выйти. Ты жутко сердишься? Мы ведь и здесь могли бы поговорить, правда? Да на самом деле не так уж много приличных мест открыто в такое позднее время. Сколько сейчас? Господи, уже больше половины двенадцатого! Я и понятия не имела.

— Я собирался предложить перенести на другой раз. Может быть, это не совсем верное выражение.

— Ты выпил? Боже, почти не притронулся. Правда не возражаешь, если мы просто останемся? Мне хоть не придется серьезно раздумывать, что надеть. Я сейчас, милый, минуточку.

Она улетучилась. Музыка смолкла. Я подошел, перевернул кассету, наполовину убавил звук и стал пробираться обратно к своему кожаному убежищу.

Я признал ее, сунувшую голову под струю воды и разыгравшую спектакль, не слишком изобретательной. А если бы я предложил все-таки идти, она не сумела бы выйти из своей услужливой роли и объявить, что нам лучше остаться. История с душем сомнительна. Но ошибка, пусть даже сознательная, совершилась на подсознательном и неподконтрольном уровне. Все это неотъемлемые атрибуты случайной счастливой встречи. В запертом на ключ дневнике — она, безусловно, обязана его вести — будет записано: «На самом деле между нами, наверное, никогда ничего не было бы, не сделай я такую глупость — намочила голову. А может, в любом случае было бы, только не так скоро, не в первый вечер нашего знакомства. Между мной и Тревисом что-то неизбежно должно было произойти, и, по-моему, я это чувствовала с самой первой минуты».

Бетси вернулась почти через минуточку с половиной. Ее мокрая голова была обмотана аккуратно подоткнутым полотенцем кораллового цвета. Вместо предвкушаемого коротенького платьица, обнажавшего ноги, на ней был замшевый комбинезон цвета слоновой кости, аляповато украшенный широкими золотыми «молниями», золотыми висячими замочками на четырех карманах, золотой цепью на талии, а также потайной «молнией» от гортани до лобка. Она прошлась пару раз по комнате, расправляя, оглаживая костюм, и я обнаружил, что реагирую на наряд, признавая его при ее фигуре более соблазнительным, чем ожидавшийся.

Бетси забрала мой стакан, долила, приготовила для себя еще одну большую порцию скотча, села в ярде от моего кожаного кресла на голубой пухлый диван, высоко вскинула длинные ноги и заговорила:

— Наверное, я жутко некомпанейская личность, Тревис, но меня страшно радует, что никуда не надо идти. Наверное, именно из-за моего гнездышка я и не уезжаю из этого города. Когда сижу в нем, я на самом деле не в Сайприс-Сити,

а, по-моему, где угодно. Потому что в любом другом месте свила бы такое же гнездышко и меня окружали бы все мои вещи. Я как бы… живу в своем внутреннем мире. Действительно не обращаю особого внимания на то, что происходит… вокруг. Поэтому не знаю, сумею ли рассказать об интересующих тебя вещах.

Я ошеломил ее сообщением, что считаю шерифа Нормана Хайзера странным типом. И она мне поведала трагическую историю его жизни. Всем понятно, почему он такой отчужденный, холодный и педантичный. Но по-настоящему честный и справедливый. Очень. Говорят, серьезно интересуется современными полицейскими фокусами и новинками. Вся его жизнь в работе. Говорят, он на ней и останется, денег ведь платят так мало, правда, что никто больше и не пытается избираться на это место. Он все деньги вкладывает в департамент, на зарплату помощникам, на патрульные автомашины, радио и все такое прочее.

— Ну, кое-каких Бейтеров я знаю, ведь их тут на юге округа целая куча, милый. Со мной в младших классах учился один дурной мальчишка Бейтер. Он давно убит во Вьетнаме. Звали его Форни. Не знаю, в каком он был родстве с Фрэнком Бейтером, только они, по-моему, одного поля ягоды. У Форни был выбор — либо отправиться в окружную тюрьму, либо записаться в добровольцы. Я сказала бы, мертвый Фрэнк Бейтер для всех небольшая потеря, и, по-моему, почти каждый со мной согласится.

Я чувствовал легкое опьянение от «Бенгала». Она не скажет ничего полезного, если не найти и не распахнуть нужную дверцу. Я рассматривал ее расплывающийся силуэт через зеленое стекло стакана.

— Спорим, угадаю твои мысли? — предложила Бетси.

— Наверное, я задумался о Великом Шерифе, трагической фигуре, чуде трудолюбия и общественной пользы. Почему же он держит животное в своем штате?

— Ты о чем это?

— О жестоком садисте, дегенерате и жеребце Лью Арнстеде.

Рука ее метнулась к горлу, стиснула, глаза расширились.

— Лью? Но он просто…

— Просто любезный служитель закона, который без всякой причины уложил моего доброго старого друга в больницу и убил бы собственными руками, не останови его Билли Кейбл.

— Это не похоже…

— Его уволили, предъявили обвинение, и, надеюсь, Хайзер позаботится, чтобы надолго подальше запрятали. Мне бы очень хотелось добраться до него первым, приблизительно на минуту.

— Но он…

— В конце концов, не такой плохой мальчик? Брось, Бетси! Я кое-что разузнал… пока его разыскивал. Он обслуживает львиную долю женского населения округа Сайприс. Развлекается с ними, потом избивает, а потом потешает дружков голыми задницами на полароидных снимках.

Став огромными и слепыми, глаза Бетси смотрели на меня, сквозь меня, выше меня, длинная шея напряглась, горло заходило ходуном, то и дело сглатывая слюну. Кассета кончилась. Автоматической перемотки не было, пленка продолжала крутиться, издавая гудение и скребущие звуки. Любимое гнездышко, сплошные подделки и безделушки. Одна талантливая леди определила поэзию как воображаемый садик с живой жабой. И я должен был впустить живую жабу в садик Бетси.

Она коротко, глухо, жалобно вскрикнула, вскочила и побежала в убежище. Каким-то чудом, пролетая в ванную, ничего не разбила. Хлопнула дверь. Я услышал отдаленные звуки, похожие на писк котенка. Встал, вытащил кассету, поставил новую.

Симпатичный ты парень, Макги. У всех одиноких, заброшенных и тоскующих на белом свете есть некий набор иллюзий, которые их поддерживают, выстраивая теплое убежище в пустыне сердца. Когда ты разрушаешь его, они видят себя такими, какие есть на самом деле, и добра это им не приносит. Эта женщина — легкая добыча для постельных игр с любым заезжим мужчиной, который пожелает подыграть ее фантазиям, сыграв роль сентиментального романтика, приправленную щепоткой драматической мыльной оперы.