Домби и сын
Шрифт:
— Вы были далеко?
— Очень далеко. За морями. Цлые мсяцы зды сухопутной и морской. Я была тамъ, куда отвозятъ арестантовъ, — прибавила она, обративъ широкіе глаза на свою собесдницу. — Я сама была арестанткой.
— Богъ, конечно, простилъ васъ!
— До Бога высоко, a люди близко, да не прощаютъ! — вскричала она, кивая головой на огонь. — Если бы на земл было больше снисхожденія, авось и на неб… да что тутъ болтать объ этомъ!
Это было произнесено тономъ подавленной злобы; но когда она встртилась съ кроткимъ и любящимъ взоромъ Герріэтъ, лицо ея утратило суровое
— Кажется, мы съ вами однихъ лтъ? — продолжала она, перемняя разговоръ. — Я, можетъ, постарше годомъ или двумя. Подумайте объ этомъ.
Она вздохнула, повсила голову и опустила руки съ отчаяннымъ видомъ погибшаго человка.
— Все можно загладить, и раскаиваться никогда не поздно, — сказала Герріэтъ. — Вы, конечно, раскаялись и…
— Нтъ. Я не изъ такихъ. Я не могу и не хочу. И зачмъ? Толкуютъ мн объ исправленіи, о покаяніи; a кто, позвольте узнать, раскаялся въ обидахъ, которыя мн сдланы?
Она встала, повязала голову платкомъ и поворотила къ дверямъ.
— Куда вы идете?
— Туда, въ Лондонъ.
— Въ какой-нибудь домъ?
— У меня есть мать. Думаю, что есть, а, можетъ, и нтъ. Она мн столько же мать, сколько ея берлога жилой домъ, — заключила бродяга съ дикимъ смхомъ.
— Возьмите вотъ это, — сказала Герріэтъ, подавая серебряную монету. — Это бездлица, но ее достанетъ вамъ на одинъ день.
— Вы замужемъ? — спросила бродяга, принимая монету.
— Нтъ. Я живу съ братомъ. У насъ нтъ лишнихъ денегъ, иначе бы я предложила вамъ больше.
— Вы позволите мн поцловать васъ?
Вмсто отвта Герріэтъ Каркеръ подставила щеку. Еще разъ путница схватила ея руку и прикрыла ею заплаканные глаза.
Черезъ минуту она исчезла.
Исчезла въ мрачную ночь, въ проливной дождь, при завываніи сильнаго втра. Въ город мерцали огни, и туда, черезъ безплодный пустырь, направила свои стопы странная женщина, готовая погрязнуть въ этомъ бездонномъ омут страстей и разврата.
Глава XXXIV
Еще мать и дочь
Въ грязной и мрачной лачуг сидитъ грязная и мрачная старуха. Она прислушивается къ завывапію втра, къ дождевымъ каплямъ и, корчась въ три погибели, разгребаетъ жалкій огонь въ жалкомъ камин. Какъ скоро дождевая капля, пробиваясь черезъ дырявую кровлю, падаетъ и шипитъ на потухающемъ угл, старуха вздрагиваетъ, вздергиваетъ голову и потомъ опять опускаетъ ее ниже и ниже вплоть до пожелтвшаго костляваго остова груди.
Нтъ въ избушк ни одной свчи, и только догорвшее полно изъ камина проливаетъ тусклый свтъ на окружающіе предметы. Кучи лохмотьевъ, кучи костей, жалкая постель, два, три изуродованныхъ табурета, дв-три хромыя скамейки, черныя стны, черный потолокъ, — вотъ все, на что выглядывалъ догоравшій огонь, похожій на глазъ дикаго полууснувшаго звря. Съежившись передъ огнемъ грязнаго, разваливающагося камина, старуха сидла молча, протянувъ грязныя ноги на грязный половикъ и пялила тусклыя буркулы, какъ вдьма, готовая черезъ минуту, черезъ дв, выскочить въ трубу на шабашъ чертей, изъ которыхъ одинъ уже выставлялся въ половину на стн, въ половину на потолк, выдлывая страшныя гримасы и дожидаясь, по-видимому,
Но это былъ не чортъ. Въ его подобіи обрисовывалась только гигантская тнь гадкой вдьмы, чавкающей съ неутомимою дятельностью. Если бы Флоренса какимъ-нибудь случаемъ очутилась въ этой берлог и взглянула на оригиналъ чудовищной тни, она мигомъ и безъ всякаго затрудненія угадала бы въ немъ фигуру доброй бабушки Браунъ, несмотря на то, что ея дтское воспоминаніе объ ужасной старух было, можетъ быть, столь же преувеличеннымъ представленіемъ истины, какъ и отраженіе тни на стн и потолк. Но Флоренса не приходила, не заглядывала, и м-съ Браунъ, не угаданная никмъ, спокойно засдала подл дымившейся головешки.
Дождевыя капли полились сильне, но уже не въ печь. Старуха быстро подняла голову и начала прислушиваться. Чья-то рука ухватилась за дверь, и въ комнат послышались шаги.
— Кто тамъ? — спросила старуха, озираясь черезъ плечо.
— Добрый человкъ съ добрыми встями.
— Съ добрыми встями? Откуда?
— Изъ чужихъ краевъ.
— Изъ-за моря? — крикнула старуха, вставая съ мста.
— Да, изъ-за моря.
Старуха поспшно подгребла уголья и подошла къ вошедшей фигур, которая между тмъ затворила дверь и остановилась среди комнаты. Быстро опустивъ руку на ея промокшій капотъ и поворотивъ ее къ огню, чтобы разглядть, старуха испустила жалобный вой, обличавшій ея обманутую надежду.
— Что съ тобою? — спросила фигура.
— У! У! — вопила вдьма, закинувъ голову назадъ.
— Да что съ тобою?
— Охъ! охъ! нтъ моей двки, — завизжала м-съ Браунъ, вздергивая плечами и закинувъ руки на затылокъ, — гд моя Алиса? гд моя красная дочка? Они задушили ее!
— Не задушили, если твое имя — Марвудъ.
— Видала ли ты мою двку, а? Видала ли ты мою красотку, ась? Нтъ ли отъ нея грамотки?
— Она сказала, что ты не умешь читать.
— И то правда, не умю. Да, не умю, дьяволъ меня побери, — визжала старуха, ломая себ руки.
— Что ты не зажжешь свчи? — спросила фигура, осматриваясь вокругъ комнаты.
Старуха зачавкала, замямлила, замотала головой, вынула изъ шкапа сальный огарокъ, всунула дрожащею рукою въ печь, затеплила кое-какъ и поставила на столъ. Грязная свтильня горла сперва тускло, такъ какъ сало заливало фитиль, и прежде, чмъ слпоглазая бабушка могла различить что-нибудь съ нкоторою ясностью, фигура сла на скамейку, сложила руки на груди, опустила глаза въ землю и, сорвавъ съ головы грязную косынку, положила ее на столъ подл себя. Нсколько минутъ продолжалось молчаніе съ обихъ сторонъ.
— Стало быть, моя красотка велла теб сказать что-нибудь на словахъ? Что же ты не говоришь? Ну, что она сказала?
— Взгляни, — отвчала фигура.
Повторивъ это слово съ испуганнымъ видомъ, старуха посмотрла на собесдницу, на стны, на потолокъ и опять на собесдницу.
Алиса сказала: взгляни еще, матушка!
Старуха опять оглянулась вокругъ комнаты съ величайшимъ вниманіемъ и вдругъ, выпучивъ глаза на загадочную незнакомку, испустила пронзительный крикъ и бросилась къ ней на шею.