Дорога превращений. Суфийские притчи

Руми Джалаладдин

Башмак Пророка

Рассказ имеет двойной смысл. Во-первых, он иллюстрирует известную религиозную идею о «благе, обретаемом через лишения», которая выражена в изречении: «Бог всё совершает к лучшему». Во-вторых, орел в данном случае означает учителя мудрости, действия которого сначала могут показаться ученику неправильными и даже жестокими. Их истинный, спасительный, смысл постигается позже.

Д. Щ.

* * *

В рассказе описываются две потери. При этом только вторая объясняется вмешательством Провидения, которое стало наглядным для Пророка. Однако автор на обе потери распространяет свой вывод: «…Не слишком сетуй, потеряв что-либо, // Ведь без потерь и жить мы не могли бы». Отсюда проистекает назидание: Провидение не обязано всегда иллюстрировать цели своих воздействий на события. От человека, хотя бы однажды убедившегося в спасительности таких воздействий, в дальнейшем требуется вера в постоянное попечение о нем Бога.

М. Х.

Башмак Пророка

Пред

тем, как вознести свои моленья,Пророк свершил святое омовенье:Омыл ступни, поставив обувь рядом,И занялся молитвенным обрядом.И тут-то ловкий вор, дождавшись срока,Успел схватить один башмак Пророка.Пророк свернул своих молитв шатерИ сразу руку к обуви простер,Как вдруг орел — о Неба тайный знак! —Ниспав, схватил оставшийся башмак.Когда ж взлетел он с ним под облака,То выпала змея из башмака!Пророк, узрев, что сотворил орел,Был изумлен. Когда же речь обрел,Сказал: «Орел, я понял лишь сейчас,Что ты, как друг, меня от смерти спас!Поскольку ж я отвлекся от моленья,То на меня напало ослепленье:Я думал, ты мне причинил утрату, —А ты ко мне отнесся, словно к брату!..»…Не слишком сетуй, потеряв что-либо,Ведь без потерь и жить мы не могли бы.Подумай — чем ты менее богат,Тем меньше и грозит тебе утрат.Немного я встречал таких, признаться,Кого б счастливым сделало богатство!

Сомнения судьи

Духовный разум, вооруженный интуицией, изображен здесь «судьей» над всеми делами человека. Он боится, что не справится с таким призванием, поскольку ему придется иметь дело с явлениями физического мира, а для этого более приспособлен плотский разум, пользующийся услугами рациональных доводов — «ответчиков и истцов». Однако, пока очи духовного разума не омрачены земными страстями («сребролюбьем»), именно он остается для человека наилучшим судьей, которого отличают «страх пред Творцом и души прямота».

Д. Щ.

Сомнения судьи

Был муж благородный судьею назначен.Роптал он в тревоге и сетовал с плачем:«За промах малейший в судейских делахС меня полной мерою взыщет Аллах!»Писец возразил: «Но правитель по правуВознес твое имя, воздал тебе славу:Твои приговоры несчастных спасут,И будет угоден Аллаху твой суд!»Но тот сомневался: «Учен я не шибко —А вдруг на суде допущу я ошибку?Начну я оправдывать иль обвинять —Но тонкости дел нелегко мне понять!»Писец отвечал: «Рассуждение чисто,Когда правовед не охвачен корыстью,Но если судья сребролюбьем влеком,Он суд извратит, хоть прослыл знатоком!Не бойся незнанья затверженных истин,Но сердце очисти и будь бескорыстен:Лишь страх пред Творцом и души прямотаЗакону и правде отверзут уста!»

Близость

В этой притче Меджнун, как всегда, символизирует суфийского мистика, в то время как «мастер, в искусстве целительном… известный» — рационалиста. Попытка последнего «кровь отворить» Меджнуну (т. е., опасаясь за его здоровье, посоветовать ему умерить экстаз, отказаться от чрезмерно восторженного поклонения Богу) решительно отвергается, ибо во внутреннем мире мистика проявляется Дух Божий, а не только его собственные эмоции и воля: «…Ведь сущность — одна!».

Д. Щ.

Близость

Меджнуна разлука с любимой ЛейлойВвергала в безумье, пронзала иглой,Не мог он напиться: «Еще бы глоток!» —Ведь кровь в нем вскипала, как лавы поток.Как тело с душою в больном примирить?И лекарь велел ему кровь отворить.Вот мастер, в искусстве целительном томИзвестный, стянул ему руку жгутом,Но

в гневе болящий сорвал этот жгут:«Уйди! Твои методы не подойдут!»В ответ ему мастер: «Не ты ли в быломВ пустыне бродил вместе с барсом и львом?Тебя не страшили их когти, клыки,А тут разве боль? Потерпи, пустяки!»Меджнун же ответил: «В пустыне разлукБродя, не боюсь я ни боли, ни мук, —Я к ним так привычен! Надрезы твоиСравнятся ль по боли с терзаньем любви?Другим опасением сердце полно:С любимой Лейлой мы не двое — одно,И пусть между нами пролег целый свет —Но четкой границы меж душами нет!И вот я боюсь, что раненье моеЕй боль причинит и поранит ее,Уж слишком мы связаны — я и она:Пусть тела и два, но ведь сущность — одна!»

Меджнун и собака

Знаменитая древнеарабская повесть о любви Меджнуна и Лейли всегда воспринималась суфиями как символ экстатически-страстного стремления к Богу души мистика (Меджнун — «впавший в безумие»). Такая душа получает возможность созерцать образ Божий даже и в тех, кто находится еще на животно-эгоистическом уровне сознания («пес» — бранная кличка для таких людей у многих народов). «Собака с улицы Лейли» — это падшая душа, пребывавшая, однако, некогда (до своего падения) вблизи Бога и всегда сохраняющая возможность, покаявшись, возвратиться к Нему. «Меджнун» — адепт суфизма — проявляет к «собаке» особую любовь, поскольку он «сквозь покровы внутрь зрит» и «душу видит».

Д. Щ.

* * *

В оценке человеком других людей и событий «объективная реальность» как таковая отсутствует. Из притчи следует, что внутреннее состояние наблюдателя решающим образом влияет на его восприятие. Созерцание, с суфийской точки зрения, есть активный процесс взаимовлияния между субъектом и объектом. В конечном счете, все, что человек видит вокруг себя, является проекцией его внутреннего состояния, поэтому только очищение сердца и наполнение его любовью ведут к преображению внешнего мира и делают достижимыми такие переживания, как счастье, довольство жизнью, благодарность Творцу. Вопреки устоявшемуся представлению о том, что рай — это некое «место», понимаемое географически или метафизически («горний мир»), суфизм утверждает, что рай есть состояние сердца, полного духовной любви, поскольку тот, кто способен «взглянуть на мир… влюбленным взором», не только внутренне свободен («волен»), но и совершенно счастлив («блажен»).

М. Х.

Меджнун и собака

Меджнун, от милой находясь вдали,Узнал собаку с улицы Лейли:Ее и гладил он, и целовал,Он ей и сахар, и шербет давал,Ее, как шейха мудрого гробницу,Он обходил, спеша ей поклониться,И лучшим из творений называл,И снова гладил, снова целовал.Вскричал прохожий: «Что за чудеса!Ты — человек, а ублажаешь пса?Отдерни руку и закрой уста:Для мусульман собака нечиста!Как смеешь ты, разумное творенье,Собаке воздавать благодаренье?!»Прохожий учинил такой разнос,Поскольку перед ним был грязный пес,Зато Меджнуна чувства увелиОт видимой реальности — к Лейли.И он сказал: «О если б, господин,Сумели Вы хотя б на миг одинВзглянуть на мир моим влюбленным взором, —Не подошли бы Вы ко мне с укором!Сей пес валялся у Лейли в ногах,Сей пес лизал ее порога прах,И потому душа моя могла бВек лобызать следы собачьих лап!..»…Глупцу доступен только внешний вид,Но мудрый — сквозь покровы внутрь зрит:Кто побеждает плоти тяжкий плен,Тот душу видит, волен и блажен!

Любовь Меджнуна

Рассказ в сжатом виде передает суть суфийского учения об иерархии душ. Одни души достигли «сладости» познания Бога (здесь Его символизирует Лейли — источник и цель любви Меджнуна), а другим изучение основ религии представляется «уксусом», поскольку не приносит им никакой «сладости». Именно внутренним состоянием душ объясняется тот факт, что одни и те же феномены религиозной жизни воспринимаются людьми столь по-разному: «Он мне — словно сахар, а вам — будто яд».