Дорогой бессмертия
Шрифт:
По хмурому небу плыли облака, как бы сговариваясь против солнца. В эту непогоду конвоиры привели в подсобное хозяйство около ста военнопленных. Паша узнала среди них вчерашнего собеседника. В его взгляде она прочла решимость и могла бы ничего не спрашивать, но когда подошла ближе шепнула:
— Решились?
— Да! А справки? Где нас встретят? Кто?
— Все улажено. Сколько вас человек?
— Четверо.
— Разберетесь сами. Запомните новые фамилии. — С этими словами Паша передала справки, гласившие, что четырех военнопленных посылают на работу по специальному заданию.
Парень сунул документы за пазуху.
— Через
И Паше и парню, с которым ей довелось только что вести разговор, все чудилось, будто немцы их высматривают, а сзади кто-то ползет, шелестит и преследует… Паша видела, как парень шел посреди небольшого лужка, едва ступая, словно боялся стоптать траву.
Савельева волновалась вместе с беглецами. Расторопные ли они? Главное, чтобы не растерялись при встрече с полицейскими. Наконец Паша увидела, как четверо военнопленных подобрались к калитке. Самый рослый из них просунул в неё голову, осмотрелся. Два конвоира замешкались возле грузовой машины, а тем временем смельчаки проникли через калитку и плотно ее закрыли за собой. Разбившись на две группы, они поспешили туда, где их ждали неведомые друзья. А вечером вместе со связным они пробрались в партизанский отряд.
Немцы обнаружили исчезновение военнопленных лишь на следующий день и забили тревогу. Усилили охрану лагеря, на улицах расставили полицейские посты. Начались облавы и обыски. В этот же день возле кинотеатра появилась листовка, которая призывала население города активно бороться против оккупантов.
В лагере бесчинствам фашистов не было границ. Поминутно раздавалась команда «становись!», «ложись!», «бегом!». Подходил рыжий гестаповец и в упор стрелял в узника, приговаривая:
— Теперь ты не побежишь! И ты тоже! И ты!
Таким же садистом был немец в больших роговых очках. Он стрелял в свои жертвы с особым наслаждением, демонстрируя профессиональное мастерство палача.
Обстановка в лагере сложилась невыносимая. Кое-кто из охраны недовольно косился на «путавшуюся под ногами девчонку». Более откровенными стали притязания к ней лейтенанта.
— Надо менять работу, — предложили Паше боевые друзья. — Оставаться в ландвирштафте небезопасно. К тебе там уже пригляделись.
И когда открылся банк, связанный с конторами оккупантов, Паша, по настоянию подпольщиков, устроилась туда на должность младшего кассира.
Но недремлющим оставалось и око гестапо. За Пашей был установлен негласный надзор. Полицейский агент Леонид Козырь нутром учуял неблагонадежность Савельевой. Доложит о результатах слежки, и тогда ее арестуют. Старания будут замечены, и он получит должное вознаграждение.
Мечтая об этом, Козырь сам с собой рассуждал: неправда, будто немцы плохо относятся к украинцам. Как же, вот он, украинец, а всегда испытывает к себе их расположение. Безусловно, есть нерадивые, но кто им виноват, что не ценят освободительную миссию немцев на Украине! Пишет же украинская газета «Волинь» о совместных действиях немецких фашистов и украинских националистов по освобождению Украины от большевиков. Он почти наизусть запомнил строки:
«Німецький вояк вкладає нечувані жертви на фронті за визволення всієї Європи. А тому також українці повинні від себе дати вклад виборення».
«Да, не все понимают великую миссию немцев, — умозаключил Козырь. — Надо им помогать, неважно какими средствами».
С
Завидев переводчика, дежурный попросил его выяснить, кто этот человек и чего он хочет. Капитан по-русски спросил Козыря:
— По какому делу? Кто вы такой?
— Господин офицер! — подбежал к нему агент с маленькими серыми глазками. — Прошу извинить за беспокойство, но я хочу воспользоваться столь приятной встречей. Разрешите?
— Слушаю, — строго произнес офицер.
— Пожалуйста, коротенькое донесеньице. — Козырь вытащил из кармана аккуратно сложенную бумажку и подал ее костлявой рукой. — Вот здесь докладываю о подозрительном поведении одной девушки. Если изволите помнить, это та самая, которая в канцелярии лагеря писарем была, а ныне — только подумайте — работает кассиром в банке. Как говорят, щуку бросили в реку. Хе-хе-хе…
— Кто вам сказал? — спросил переводчик, уставившись на Козыря.
— Что она кассир?
— Нет, что щуку бросили в реку!
— Хе-хе, я, господни офицер, битый в этих делах!
В глазах Герберта загорелся странный огонек. Ему уже не раз приходилось видеть, как в стенах гестапо советские патриоты умирали с чистой душой. Каким отвратительным выглядел вот этот, предающий своих! Такой еще омерзительнее и опаснее любого врага! Сегодня ему нипочем земляки, а подвернется удобный случай — не моргнет и предаст немцев. Уверен! По убеждению Герберт не был демократом, но он ненавидел и сумасбродного фюрера. Когда Гитлер захватил власть, ему, сыну обанкротившегося банкира, эмигрировавшего из России в Германию после революции, было семнадцать лет. Жизнь потекла по другому руслу, и течение уносило Герберта все дальше и дальше от юношеских надежд.
Козырь заметил происшедшую перемену в лице гестаповца, но воспринял ее по-своему. Переминаясь с ноги на ногу, он попытался уверить, что сообщил лишь о цветочках, а ягодки, мол, впереди. Он, Козырь, обязательно выследит, с кем якшается смазливая девчонка.
Герберт не скрывал своего негодования.
— Одни предположения нас не устраивают, как тебя…
— Козырь, господин офицер.
— Козырь! А вообще, тебе надлежит знать — девушку устраивали на работу с нашего ведома. Так что…
— Извините, извините, — виноватым голосом несколько раз повторил Козырь.
— Бумажка, на всякий случай, останется у нас, а ты продолжай следить. — Герберт отвернулся и вышел.
— Хайль Гитлер! — вдогонку ему прокричал полицейский агент.
С чувством разочарования Козыри удалился из гестапо. Он недоумевал: чем прогневил офицера? Хотел как лучше, а получилось… Ох, и невезучий какой!
Подавленный и расстроенный, Козырь постоял немного на углу, отдышался и пошел вниз. По дороге он с отвращением посмотрел на вывеску банка. Его злило, что там работает та самая Савельева, из-за которой сегодня он, Козырь, оказался в весьма неприглядном виде перед гестаповцем. Ничего, думал он, доиграется!