Древо света
Шрифт:
— Значит, одеваться?
— Не в пижаме же!
— А что нам будут показывать?
— Не столь важно, папа. Когда ты в последний раз был в киношке с дочерью?
Статкус встает на нетвердые ноги, непослушными руками — а вдруг откажется, вдруг прыснет за спиной? — выбирает в шкафу приличный костюм. Осел, зачем тебе галстук? Что ж, изредка неплохо и ослом побыть. Особенно рядом со взрослой дочерью. И почти хорошо не знать: издевается, мстя за что-то, или надумала вернуть давний должок?
Угрожающе надвигается огромный плакат: пожилой супермен и цветущая секс-бомба. Билетов, разумеется, нет. Неринга оглядывает толпу своими подведенными тушью глазками, и тут яге голубыми стрекозами слетают
— Вперед! Папой звать не буду. Чем мы не парочка? Ты еще довольно видный старичок!
Погромыхивает прелюдия — аэродромы, гостиницы, небоскребы, все на невероятно голубом фоне. Красиво-то красиво, но только Статкусу невдомек, при чем тут он. Ах, да, рядом она — некогда Нерюкас, долгоногий кузнечик, лучница, ныне — взрослая дочь, апогей его отцовской мечты. Хватит иронизировать, лакомься, как мальчишка. Все они здесь дети, лижущие сладость экрана. Сильная твердая ладошка — на самом деле натягивала тетиву? — решительно пролезает под его прижатый локоть, не находящий опоры в безвоздушном пространстве.
— Славно, а, милый?
Славно, однако потолок давит и легкие, не получая достаточно кислорода, распирают ребра. Воздух — настоящий студень, хоть ложкой черпай, протухший студень.
— Расстегни пиджак, милый.
Что это? Пропахший влажной уличной пылью ветерок? Нет, прохладные пальчики дочери… Коснулась, и уже охватило умиление, примиряющее с душным, как экваториальные джунгли, залом. Ах, лишь бы продолжилось это дуновение! Где там, дочь уже забыла обо всем, кроме экрана. Расстегнулся, и на самом деле полегче, кроме того, помогает свободное кресло справа — положишь на него затекшую ладонь, потрешь о грубую обивку. Какая-то иллюзия свободного пространства и прохлады, но надолго ли? Вот уже приближается некто, задевая ноги сидящих, шипением подавляя их недовольство. Явно нацелился на свободное кресло. В мерцающем свете проявляется потная шея, торчащая из — о боги! — кожаной куртки. Крупный, плотный парень с гривой спутанных волос. Покачалась, закрывая экран, огромная тень, и парень плюхнулся рядом со Статкусом.
— Уже? — буркнул, опуская у ног портфель. Звякнули бутылки.
— Да, недавно началось, — вежливо подтвердил он и чуть не задохнулся от густого алкогольного смрада. Пары перегара лезли в нос, забивали горло, легкие, не оставляя местечка для душного, но теперь уже милого и желанного воздуха. Он отпрянул от разверстой зловонной пасти, навалился на Нерингу. Ее глаза шныряли за автомобилями, носящимися по широкому экрану. Что, милый? Быстрый взгляд на него, на пьяного парня и хи-хи-ха-ха! Насмешил, разумеется, не взъерошенный сосед, которого успела взять на заметку — Статкус видел это по блеску глаз, — насмешливо вставшее на экране дыбом красное «порше». Руль крутил супермен, секретарша — секс-бомба, похищенная гангстерами — неслась в «ягуаре» ультрамаринового цвета, столь же быстром и вертком, публика и замирала от ужаса, и смеялась, хотя герои были на краю гибели.
— Эй, батя! Это что за бабенка?
Новая порция перегара забила ноздри. Статкус сердито взглянул на клонящуюся в его сторону глыбу и притворился, что внимательно смотрит на экран. И раньше-то мало что соображал, а теперь и того меньше. Может, заснет?
— Кто она, а, мужик? Да не бойся, не съем, — сосед не собирался спать. Даже попробовал встать, плюхнулся обратно, выругался и уложил тяжелую лапу на плечо Статкуса.
— Что вам надо? — Статкус нервно сбросил его руку. Уже многие годы не доводилось сталкиваться нос к носу с подобными субъектами, почитай, с тех пор, как ездил в родные края.
— Жена, спрашиваю, или… подкадрил? — плечом и настырным шипением напирал парень, энергично обдавая его запахом смеси разнообразнейших напитков. Как ни
Трезво подумалось: ответить, что рядом дочь. Пьяного молодца бесило, что старик подцепил такую молоденькую чувиху, кажется, так называют они девушек. Такое уже случалось. Как-то Статкуса едва не избили на Зеленых озерах [9] , где прогуливались они с пятнадцатилетней Нерингой, а вслед за ними тащились занюханные длинноволосые юнцы и громко возмущались лысыми кобелями, уводящими самых хорошеньких девочек. Тогда он улыбался, настроение было лучезарное, а тут тяжело жмет сердце и мутнеет в глазах. Бросить, мол, дочь — нетрудно, но нализавшийся тип может решить, что это со страху. Ну уж пет! Чего никогда не было, того и сегодня не будет.
9
Место отдыха в окрестностях Вильнюса.
— Тише, — прошипел он и приложил палец к губам. — Вы в общественном месте, гражданин, не дома.
— Чего? Ты у меня пошикаешь! После кино встретимся… — Сосед отпрянул, словно его за шиворот дернули. Разумеется, недалеко, их локти соприкасались.
Во всем огромном зале нечем было дышать. Стучало в висках, в горле, в кончиках пальцев, словно у него, Статкуса, было множество маленьких, слабосильных, спешащих друг другу на помощь сердечек.
— Что с тобою, милый? — Неринга обернулась к нему, разинутый ротик ловил воздух. Глянула на соседа, который уже храпел, откинув голову. — Хи-хи-ха-ха!
— Смеешься… Тебе смешно?
Сжал зубы, чтобы не застонать. Болело сердце. Болела душа. Теперь Нерингу веселили не дурацкие кадры, насмешило глупое положение, возникшее в их девятнадцатом ряду, развеселила его растерянность, вернее, старомодное чванство. Показалось, что отец упорствует из упрямства, не желая пойти на компромисс с другой, несколько более грубой средой. Испортит наивную, ее самое смутившую игру — посидеть вдвоем в кино, как уже, может, никогда больше не доведется сидеть. Ни на йоту не отступит от своих принципов, от иллюзии порядочности. Согласен сидеть в кино, как в зале заседаний? Но, скажите, какое же кино без людей, без глупого хихиканья, без… приключений?
— Ну, милый. Ну, не хмурься! Скоро потопаем домой. Хи-хи-ха-ха!
Снова ее прохладные пальчики, на сей раз на влажных, слипшихся от пота волосах. Он бы обрадовался, даже, может быть, удалось бы глотнуть воздуха, но дочь смотрела не на него. Забыв об искрящемся экране, разглядывала храпящего соседа. Это был взгляд женщины, оценивающей мужчину — не так уж плох! — а не дочери, кипящей от негодования. Проследив за ее взглядом, он и сам увидел: рядом никакой не голиаф — современно одетый рослый парень. Кожаная куртка, джинсы, словно спутанные ветром ржаные волосы. Постричь бы его, причесать… Фу, конечно, набрался, но не так уж плох, а, папа? В глазах дочери, встретившихся с его глазами, мелькнуло некое неодобрение или что-то другое, чего он не понял. Нежность? Пожалуй, нет. Невесть что мерещится в этой духоте и мельтешне мерцающего света. А может, девочка права, не надо обращать внимания: ну, перебрал парень. Кто в молодости не переоценивает своих силенок?